Сыграй мне смерть по нотам...

Теперь Марина Петровна носилась по городу в поисках ещё не известных ей могучих целителей и чудодейственных лекарств. С миной одновременно гордой и кроткой она переодевала Сергея Николаевича, укладывала его в постель и кормила с чайной ложечки. «Это комплекс вины, — говорил Ирине догадливый и интересующийся психологией Андрей Андреевич Смирнов. — Старуха считает, что покалечила сына своим презрением». Ирине такое объяснение не казалось правдоподобным, но она давно убедилась, что Андрей Андреевич всегда бывает прав.

Речь к больному вернулась последней. Этого, собственно, даже и не ждали. С ним разговаривали много, но он, казалось, ничего не понимал. Специалисты пришли к выводу, что тяжелая травма головы сделала его слабоумным. Это подтвердила и знаменитая Кихтянина.

Лицо Сергея Николаевича после удара о лёд и асфальт стало малоподвижно. Он только Дашу узнавал, хотя, скорее всего, не понимал, кто это. Но он всё-таки следил за ней глазами и пытался улыбаться. Зато увидев очередную бригаду целителей, он сразу же притворялся спящим. Или в самом деле засыпал от тоски? Появление в комнате Марины Петровны вызывало на его лице слабую тень испуга. Словом, Сергей Николаевич реагировал на мир так, как должно реагировать живое, но не вполне одушевлённое существо вроде инфузории. «Овощ», — жестоко, но честно обобщил картину Андрей Андреевич Смирнов.

Однажды в хмурый осенний день Марина Петровна принудила Ирину пойти к мужу и напоить его каким-то морсом. Сама она была занята подготовкой истории болезни Сергея Николаевича для показа заезжему московскому невропатологу. А Ирина давно уже боялась мужа не меньше, чем свекрови. Когда она его видела, её сердце больно сжималось, но не жалостью, а неназываемым, мучительным чувством, от которого подкашивались ноги.

В тот памятный день Сергей Николаевич, не глядя на Ирину с её стаканом, а глядя в слезящееся окно, слабо шевельнул губами и прошептал «пьёве…»

Или что-то вроде этого.

Ирина перепугалась и кинулась к Марине Петровне, расплескивая морс. Скоро они обе склонились над больным.

— Тебе показалось! Ничего он не говорит. И пить, похоже, не желает», — строго сказала Марина Петровна. Ирина дрожала, краснела и чуть не плакала.

— Пьёве… — снова прошептал Сергей Николаевич.

— Действительно просит пить. Давай стакан! — скомандовала Марина Петровна.

Однако Сергей Николаевич сжал губы — это означало, что пить он не будет — и уставился в окно. Ирина наконец в голос разрыдалась. Марина Петровна впилась в её плечо сильной рукой, давя пальцами и кольцами, и почти вышвырнула за дверь. Затем, чтобы не пугать и не угнетать Сергея Николаевича своим присутствием, она уселась позади него (она часто так делала) и стала ждать. Но ничего она так и не услышала, кроме нелепого «пьёве», обращённого к окну.

С того дня Сергей Николаевич заговорил — слабо, мало, но явно. Одна беда: понять и расшифровать его речи было невозможно. Вскоре собранные Мариной Петровной со всего города психиатры прибыли послушать лепет больного.

Сергей Николаевич, завидев врачей, по привычке норовил прикинуться спящим. Когда его будили то молоточком по левому локтю, то стоваттной лампочкой под веко, он только слабо морщился и шептал что-то бессмысленное вроде «вольо!»

Врачи многозначительно переглядывались. Один из психиатров, поразмыслив, предположил, что больной хочет выразить свою последнюю волю. Другой сказал, что больной на волю просится. Третий заявил, что Сергей Николаевич впал в паранойю и, скорее всего, воображает себя в эту минуту катающимся в автомобиле «Вольво». Марина Петровна принимала эти мнения стоически, но в её глазах чернел ужас. Ирина вообще едва сознание не потеряла, когда услышала о прогулке в «Вольво». «Овощ, овощ!» — думала она с тоской.

Даша в это время сидела в соседней комнате. С неё взяли обещание не выглядывать, не шуметь, по возможности не шевелиться и уж ни в коем случае не подслушивать. Только как можно было не подслушивать? И не шевелиться ей было трудно. Ей хотелось кричать, петь и прыгать по дивану, звеня и стреляя его дряхлыми пружинами. «Нон вольо, нон вольо», — повторяла она, кусая рукав и зажмуривая глаза от восторга.

Наконец психиатры удалились, подтвердив несчастным родственникам Сергея Николаевича, что случай сложный, и это всё, что можно сказать с полной определённостью.

Даша затащила в свою комнату бабушку Марину Петровну и объявила: «Я поняла, что говорил папа этим врачам! Как ты могла не догадаться? Я бы им сказала то же самое, если бы они ко мне пристали. Так, как папа, и сказала бы: не хочу! Нон вольо!»*

* non voglio — не хочу (итал.)