Сын

— Я на Кавказе была после Боренькиного инфаркта. Пока Боренька болел, я страшно измучилась… Что? Лежал в больнице? Конечно, не могла же я дома создать для него условия. Я же не профессор. Но это не значит, что я отдыхала, пока он болел. В доме всегда дела найдутся, да и в больницу надо было два раза в неделю ходить. Ну, словом, как только он поправился, я ему сказала: умри, а достань мне путевку. Достал. Пока меня не было дома, с ним тут жила его мать, старушка. Вы знаете Боренькину мать? Старая и бестолковая. Но какое у нее достоинство — так это умеет шить. Ну конечно, не моделистка. Новые платья мне шьет Варвара Петровна. Лучшая портниха в Москве. Конечно, дорого, но, как говорят на Западе, дорого, да мило. У меня ведь сложная фигура. Ну, а Боренькина мамаша, когда она к нам приезжает, все мелочи мне переделает — где удлинить, где расширить. Фигура меняется, обмен нарушен. Сама я ничего не могу делать. У меня отвращение к иголке. Ненавижу шить, да и нерентабельно это. Я вместо шитья лучше почитаю или к знакомым схожу… Что? Стара свекровь? Ну конечно, я и говорю — очень старенькая. Уже семьдесят. Но знаете, все время что-нибудь делает. Даже от Боренькиных денег отказывается. Мне, говорит, хватает, я подрабатываю шитьем. Ну конечно, в провинции нетрудно угодить… Смотрю я на вас, Татьяна Михайловна, какая вы ловкая! Вы так вкусно стираете! Нет, правда. У вас хорошо мыло пенится. Я вот учу своих работниц — ни черта не понимают. Сейчас взяла новую, приходящую, через день. Так, знаете, одна мука. Я из-за домработниц все нервы свои истрепала. Возьмешь молоденькую — ей гулять надо или курсы какие-нибудь придумает. Боренька приезжает обедать в шесть часов, приходится самой подавать. А я к вечеру ужасно устаю. Возьмешь старую — та только о себе и думает: то ей к врачу, то привыкла рано спать ложиться. Я бы сама все делала, но у меня же гипертония. Сколько я лечилась, сколько ходила по врачам — ничего не помогает, ни лучше, ни хуже.

— Скучно вам без работы, — вставила слово Татьяна Михайловна.

— Конечно, скучно. А я что говорю? Как вы думаете, кто больше виноват — тот, кто не работает» понимает, что это плохо, или тот, кто не работает, но считает, что это в порядке вещей? Кто понимает? Я тоже так думаю. Я, например, понимаю и раскаиваюсь. Но знаете, как-то странно жизнь сложилась. Хотела быть певицей — голос потеряла. Потом, помню, курсы какие-то окончила, и меня послали на завод учетчиком. Меня эта работа, конечно, не удовлетворила. Если б я была художником, писательницей или артисткой — другое дело. А какой интерес работать каким-то учетчиком! Тем более, что материально я ни в чем не нуждаюсь. Боренька всегда хорошо зарабатывал. Это ведь размагничивает тоже. Будь у меня дети, тогда другое дело. Я обожаю детей, но они меня раздражают. На вас я удивляюсь. И своих у вас двое, и на работе вы с детьми. А какая благодарность вас ждет? Никакой! С детьми одно несчастье! Вон у Фроловых — Нюра: смотреть противно, как она с родителями обращается. Как со своими лакеями! А мать до сих пор ее белье сама стирает. И на заводе работает, и за дочь-лентяйку дома надрывается. А вы? Сколько вы своим детям сил отдали, а теперь, когда они почти выросли, вам опять огорчения. Говорят, ваш Саня учиться не хочет… Ну что вы так побледнели? Разве не знали?

Татьяна Михайловна не стала достирывать белье. Она положила его в таз, залила водой и, не слушая Зинаиду Ивановну, пошла в комнату. Скорей в школу!

Неужели Саня не хочет учиться? Что за чушь!

В коридорах школы было пусто и тихо. Только из классов доносились громкие голоса учителей. Татьяна Михайловна поднялась на второй этаж и остановилась около учительской комнаты. Она решила здесь подождать классного руководителя, Клавдию Ивановну.

Клавдия Ивановна, молоденькая белокурая девушка, первый год работает в школе. Ей, вероятно, нелегко пришлось с девятиклассниками. В первый день учебного года Саня, заливаясь смехом, рассказывал матери, как Клавдия Ивановна рассаживала их по партам.

Еще не познакомившись со школьниками, войдя в класс, она заявила:

— Садитесь так, чтоб на каждой парте сидели мальчик и девочка. Таково решение педсовета. Слушайте! Анохин и Бекетова, садитесь вместе. Воронцов и Ванина! Гаврилов и Галина!

Те, кого называла Клавдия Ивановна, поднимались с мест, но, не зная, куда сесть, отходили в сторону. Многие встали с парт, чтоб уступить им место. А Клавдия Ивановна, не замечая начавшейся сумятицы, продолжала:

— Демина и Дудников! Елагин и Журкова! Задоров и Иконникова! Мазин и Малютина!

Низенький, вертлявый Мазин поднялся и сказал:

— Мазина нет в классе. Он болен менингитом!

Класс грохнул взрывом смеха. Клавдия Ивановна, ничего не понимая, стала кричать, призывать к порядку. Это не помогло, смех не стихал. Чем бы это кончилось, неизвестно, если бы в этот момент не вошел директор. Все заняли ближайшие парты и затихли.

Как-то Клавдия Ивановна справляется с этим классом?