Сын

Потом выбираемся обратно на холм, на наше одеяло. Обсыхаем на солнце, она сворачивается калачиком у меня под боком и засыпает. И больше ничего не нужно. Я понимаю, что никогда не был так счастлив, и почему-то вновь вспоминаю отца — испытывал ли он что-то подобное, хотя бы в юности. Не могу представить. Он, как и мой брат, — ружье, нацеленное на этот мир.

Сорок шесть Илай Маккаллоу

Наши полномочия закончились в 1860-м. Государство раскололось: с одной стороны — плантаторы и те, кто читал газеты их сторонников, с другой — все остальные. Но мятежникам был нужен Техас; Конфедерация не продержалась бы без нашего хлопка, без мяса и портов.

Тем летом сгорел Даллас. Как всегда в случае заговора, пожар сопровождали чудеса. Во-первых, все здания оказались пусты — ни одной живой души не пострадало, хотя вспыхнул целый квартал. Второе чудо состояло в том, что не нашлось ни одного свидетеля. Третье, и последнее, чудо вот какое: известно, что звук собственного голоса аболиционисту милее всего на свете, — всякий раз, как в Канзасе загоралась телега или ящик из-под мыла, не меньше дюжины фрисойлеров[126] принимались верещать, что это их работа, в надежде, что их непременно повесят за правое дело, — но Даласский пожар не взяла на себя ни одна кроткая душа. Плантаторы подожгли свои дома, чтобы втянуть нас в войну, и уже до восхода солнца газеты принялись обвинять беглых рабов и янки, которые наверняка сожгут весь Техас, сначала изнасиловав всех белых женщин.

К концу лета техасцы были убеждены, что в случае отмены рабства весь Юг станет африканским, женщин уберечь не удастся, а расовое смешение будет нормальным делом. Хотя тут же могли начать уверять, что война не имеет никакого отношения к рабству. Что все дело в гордости, человеческом достоинстве, самоуправлении, да в самой свободе, в конце концов, в правах штатов; это война за освобождение нас от наглого вмешательства Вашингтона. И неважно, что Вашингтон спас нас от возвращения в состав Мексики. Неважно, что они приструнили индейцев.

Но даже тогда никто не думал, что рабство сохранится надолго. Сама жизнь противилась этому, не только в Америке, а по всему свету. Но плантаторы полагали, что людей можно уговорить повоевать ради дополнительных пары десятков лет хлопковых прибылей. Вот тогда-то во мне начал просыпаться дух стяжательства. В этом мире нет смысла оставаться маленьким человеком.

После голосования за отделение штат начал стремительно пустеть. Половина знакомых мне рейнджеров умотала в Калифорнию — они не собирались умирать ради богачей, стремившихся удержать своих ниггеров. По пятам за ними спешили техасцы, которые осмелились поднять голос против рабовладения или плантаторов, их сразу подозревали в симпатиях Линкольну. Сепаратисты тоже бежали. Фургоны тянулись на запад, подальше от войны, и над ними гордо развевался флаг Конфедерации. Они были за войну, пока не приходилось сражаться самим, и я часто думаю, что именно поэтому Калифорния превратилась в то, во что превратилась.

Я бы не стал признаваться в этом всяким идиотам, но мне рабство представлялось в порядке вещей. У нас были рабы, у индейцев были рабы, ваши враги становились трофеем, который даровал в награду ваш Господь. Лики Христа и его матушки украшали рукояти многих мечей; все герои Техаса поминали их имена в сражениях с Мексикой. Война была их золотым окладом, и я не понимаю, почему этот порядок нужно менять.

Если вы не состояли в техасской кавалерии, то подлежали призыву и вас отправляли на восток воевать в пехоте. Так что благоразумные люди, у которых по каким-то причинам не было лошадей, срочно обзаводились ими — выпрашивали, одалживали или просто воровали. Я записался в отряд Горных Стрелков МакКаллоу (просто однофамилец), и нас послали освобождать Нью-Мексико от федералов.

С самого начала все пошло наперекосяк. Наш главный, полковник Сибли, решил, что марш — дело скучное, и удалился на походную койку в своем фургоне в компании двух проституток и бочонка с бухлом. Отдельные забияки, из тех, кто воображал, что сражается за человеческое достоинство и свободу от северной элиты, возроптали было, но после того как конфисковали еще несколько фургонов, волнения прекратились. Прочие и так уже прозвали себя НБЛ, Ниггеры Богатых Людей, — в честь тех отважных, кто вдохновил нас на борьбу за свободу. А что до Сибли — пока он делился с нами виски, мы не возмущались.

Газеты обещали, что победа над фермерами-янки будет легкой и стремительной, но довольно скоро обнаружились некоторые ошибки в расчетах. Среди ребят из Нью-Мексико было не так уж много фермеров. Вообще-то они мало отличались от нас — охотились, воевали с индейцами и через пару месяцев умудрились окружить нас и спалить все наши обозы. Сибли притих и вернулся в свою блядскую «санитарную карету»; остальные проголосовали и решили возвратиться в Техас. В газетах объявили, что Нью-Мексико нам и даром не был нужен, потому как там полно аборигенов, так что отступление отныне полагается считать грандиозной победой.