Сын

Наконец на небе засияла луна, мы смогли рассмотреть окрестности. Послышался топот копыт, дюжина всадников двигалась вверх по реке, и вдруг из зарослей появились еще люди, началась пальба. Я бросился в чапараль, а когда обернулся, в седле оставался только Тошавей и позади него сидел еще один индеец. Отыскав просвет в зарослях, я прицелился, дожидаясь, пока противник выйдет на открытое место, взвел курок. Один из них сложился пополам, а я метнулся обратно в кусты. Поднялась беспорядочная стрельба, пули сшибали ветки вокруг, но они не могли меня разглядеть и стреляли наугад, а я не сбавлял ходу. Через несколько минут все стихло. Удивительно, как я не повыкалывал себе глаза острыми шипами. Еще с полмили я карабкался вверх, потом сделал круг и остановился передохнуть.

У реки еще стреляли. Перезарядив ружье, я поехал на звук. Потом заметил человека, скорчившегося в зарослях, – Тошавей, совсем голый, штанами перевязана рана на ноге. У него остались только лук и несколько стрел, ножа и револьвера не было. Он вскарабкался на круп коня позади меня.

– Ты ранен?

– Кажется, нет.

– Значит, ранен твой конь.

И правда, весь бок животного был залит кровью, которую я поначалу принял за пот.

– Ты славный скакун, дружище, – виновато произнес я.

– Погоняй его, только бережно.

– Как твоя нога?

– Сосуд не задет, иначе мне уже пришел бы конец.

Часа два мы осторожно пробирались по безжизненным горам, держась пересохших ручьев и речушек. Давным-давно потоки воды проделали эти канавы и овраги, но с тех пор здесь все успело высохнуть, русло бывшей реки ничем не отличается от пустыни. Мы остановились на гребне. Я караулил, а Тошавей, срезав иголки с куска опунции, вынул мякоть и приложил к ране. Я помог примотать лекарство плотнее, рана выглядела ужасно. Склон позади нас резко обрывался к реке; отошли мы недалеко, но зато высоко поднялись. В лунном свете я отлично видел всадников внизу и понял, что на фоне белых скал мы тоже хорошо заметны.

– Ну, пора.

– Больно?

– Очень. Ох, Тиэтети.

Снизу вновь послышались выстрелы – наверное, обнаружили кого-нибудь из наших. Выстрелы звучали все реже и реже, а потом вообще стихли. Интересно, кто это был.

– Поехали, – скомандовал Тошавей.

К рассвету конь едва брел. Тошавей был бледен, весь в испарине, мы оба с тоской смотрели на сухую равнину, тянувшуюся на десятки миль впереди.

– Как у нас с водой?

– Пихпоо продырявили, еще у реки.

– Скверно.

Конь повалился на бок. Безнадежно.

Тошавей вскрыл вену на шее животного, прильнул и пил примерно с минуту. Потом заставил и меня. Конь лежал смирно. Тошевей выпил еще немного. Рот у меня был полон лошадиных волос, желудок – лошадиной крови, и вообще меня ужасно тошнило. Но Тошавей заставил меня выпить еще. Конь уже почти не дышал.

– Пойдем пешком, – решил Тошавей. – И будем надеяться, что грифы не укажут наш путь.

Я осмотрел ружье – затвор сломался – и зашвырнул его подальше в кусты.

– Их привели проклятые индейцы, – сказал Тошавей. – Липаны. И я видел бледнолицых. Да, – вздохнул он, – апачи лижут задницу мексиканцам, которые лижут задницу бледнолицым. Весь мир против нас.

В полдень мы спустились в долину. Чуть раньше, еще сверху, мы разглядели полоску растительности дальше к северу – река, но чтобы добраться до нее, нужно было пересечь несколько миль абсолютно открытого пространства, где совершенно негде укрыться, только там и сям торчали метелки юкки и редкие кактусы. Любой, бросивший взгляд на равнину, тут же засек бы нас.

– Придется обходить, но я не дойду.

– Пойдем напрямик.

– Нет, – возразил Тошавей. – Оставь мне несколько стрел. А ты пойдешь в обход, там есть укрытия.

– Мы пойдем напрямик, – повторил я.

– Тиэтети, отдать жизнь за другого – это благородно, но не за покойника.

– Мы пойдем напрямик. Вместе.

Вот так и получилось, что к полудню мы сидели в тени у ручья. Не ручей, а так, жалкая струйка, грязная и вонючая, но это не помешало нам плюхнуться на живот и пить, пить жадно и долго. Оставив Тошавея отдыхать, я взял лук и пошел поискать оленя или еще какую-нибудь дичь: нам нужно было мясо и желудок для фляги.

Я тихо сидел в ивняке, как вдруг заметил всадника на гнедой лошади, пробиравшегося вдоль ручья. В поводу он вел оседланного пегого пони, в боевой раскраске, очень похожего на лошадь Десяти Бизонов.

Это был бледнолицый, в новеньких кожаных штанах, к поясу приторочены скальпы. Я осторожно приподнялся. Он вдруг замер и уставился на мои следы на влажной земле. Я натягивал лук так медленно, что он не мог ничего заметить, даже если бы смотрел прямо на меня. Солнце, падавшее сквозь листву, покрывало его забавным пятнистым узором, я выбрал светлое пятнышко и тихонько разжал пальцы. Он успел увидеть стрелу, его лошадь ринулась в кусты с оглушительным треском. Пробежав десяток ярдов, я пустил еще одну стрелу. Немного подождал, потом, сделав круг, зашел с другой стороны.