Сын атамана

Вдруг лодку захватило будто сверхъестественной силой. Среди пенистых брызг и ошеломляющего плеска и гула ее несет неудержимо вниз с уступа на уступ. Бессчетные каменные груды мгновенно то вырастают над волнами, то исчезают под ними и толкают, подбрасывают лодку так, что надо всеми силами держаться за борт, чтобы не быть выброшенным.

Минута -- и они уже в плесе под порогом, и плывут по-прежнему мирно, спокойно.

-- Ну что, небось, жутко было? -- с улыбкой спросил Данило Гришука.

-- Как не жутко!.. -- должен был признаться мальчик, на побледневших щеках которого снова выступил румянец. -- Сердце так и захолонуло... А много их счетом?

-- Порогов-то? Девять.

-- Девять! Помилуй Бог! И далеко до следующего?

-- Верст семь будет: отдышаться поспеешь. И батюшке Днепру тоже надо дух перевести, не все же бесноваться. Да это что -- вниз по течению плыть!

-- Так разве и вверх плывут?

-- Не то что плывут, а тягой идут. Как шли мы это походом в инфляндскую землю, так чайки свои канатами через все пороги вверх тянули, а чайка-то каждая, шутка сказать, человек на пятьдесят-шесть-десят.

Наблюдательный панич, набравшись опять смелости, не отставал с расспросами, и болтливый по природе запорожец охотно удовлетворял его любознательность. Старик Яким же и Курбский, сидевшие посередине лодки друг против друга, оба молчали, погруженные в раздумье.

-- Яким и всегда-то больше молчит, -- тихонько заметил Гришук Даниле. -- Но что с твоим князем, скажи? По родным, что ли, взгрустнулося?

-- Есть ли у него еще где родные -- сказать тебе не умею. Но что у него есть зазноба сердечная, краля писаная, -- это верно. Диво ль, что молодцу по суженой взгрустнется!

Смуглые щеки миловидного мальчика залило огненным румянцем, черные брови его сумрачно сдвинулись.

-- Но на руке его нет колечка, -- отрывисто пролепетал он, -- значит, он с нею еще не сосватан?

-- Эх, ты, глупыш, глупыш милесенький! Меняйся кольцами, не меняйся, -- от суженой, как от смерти, не отчураешься, не спрячешься.

-- Так он бежал от нее? Где она теперь, да из каких? Боярышня тоже московская?

-- Ишь ты, прыткий какой вопросами, что горохом, засыпал. Много будешь знать -- состаришься.

-- Ну, скажи, пожалуй, Данилушка, скажи!

-- Спроси его сам: авось, скажет.

-- Чтобы я его спросил? Что еще выдумал!

-- Да и спрашивать не к чему: что в сердце глубоко от себя самого хоронишь, о том никому не промолвишься, особенно мальчуге, у коего и молоко на губах не обсохло.

Безбородый молокосос обиженно надул губы, но в это время лодку подхватило опять стремительным потоком и втянуло во второй порог, Сурский. Этот падает всего двумя "лавами", поэтому Гришук не успел даже ахнуть, как порог был уже за спиною.

-- И вот уж не жутко! -- захрабрился он.

-- Покуда-то что!.. -- пробормотал запорожец с озабоченным видом. -- Дал бы Бог только миновать Ненасытец...

-- А тот разве очень уж ненасытен?

-- И-и! Сколько душ христианских на нем сгибло, -- и не перечесть. По всему берегу могила у могилы. Зовут его тоже Дидом, затем, что он всем порогам дед, только дед куда лютый. Как попадешь к нему в Пекло, так пиши пропало: "Попавсь у Пекло, буде тоби и холодно, и тепло".

-- И сейчас вот он и будет, этот Ненасытец?

-- Нет, теперь пойдут еще два других порога: Лоханский и Звонецкий; а там уж он сам -- пятый. Смеяться тогда забудешь!

Мальчику и то было уже не до смеху: их помчало Лоханским порогом. Только когда они с двухаршинной высоты благополучно соскользнули опять на спокойный плес, он перевел дух. Здесь Данило обратил его внимание на две огромные каменные глыбы:

-- Вот и камни-Богатыри. Сошлись здесь однажды на смертный бой два богатыря: турка и русский. Да чем даром кровь им лить, порешили меж собой на том, что кто камень через реку перебросит, тому и владеть всей речною округой. Размахнулся турка с левого берега на правый, да неладно: не докинул. Размахнулся русский с правого берега -- как раз на левый угодил. Так-то вот с тех пор и лежат те камни-Богатыри: русский на сухом берегу, а турецкий в воде. Только турку и видели!

От Лоханского порога до Звонецкого целых семь верст.

Перед Звонцем подвижная картина бушующей воды оживлялась еще бесчисленными крячками, низко перепархивающими с камня на камень и мелькавшими на солнце своими белыми крылышками. Впечатлительный мальчик забыл уже о Ненасытце и крикнул Курбскому, перекрикивая шум воды:

-- Смотри-ка, княже, смотри, сколько крячек! Вот бы выпалить в середку!

-- Одной пулей? -- улыбнулся в ответ Курбский. Гришук покраснел.

-- А что ж, и одной пулей можно уложить их десяток!

-- Попытайся.

И Курбский подал ему свое немецкое ружье.

-- А ты думаешь, я не умею стрелять? -- вскинулся мальчик, еще более вспыхнув, и принял ружье.

В это самое время с ближайшей гранитной глыбы поднялась на воздух громадная птица.

-- Орел, орел! -- заликовал Гришук и взвел курок. Данило схватил мальчика за руку и насильно отнял у него ружье.

-- Упаси Бог! Нешто можно на порогах трогать царя птиц?