Сын атамана

-- Покудова еще нет, не полошайся по-пустому, -- успокоил его настоятель. -- Староста истерский, пан Михайло Ратомский, поднял, вишь, Украину за твоего царевича и, в усердии своем, не спросясь даже, кажись, подослал от себя особых легатов в Запорожье; но те убрались, слышно, не солоно хлебавши, потому нет там ныне настоящего главы, кошевого атамана.

-- А Самойло Кошка?

-- Да числится-то он все еще яко бы кошевым, но умом помрачился, и идут у них в Сечи раздоры и непорядки...

-- Вот беда какая!.. А ехать все же надо; время не терпит. Только как бы туда добраться?

И Курбский сказал о напасти, постигшей его доброго коня.

-- Для столь верного слуги пристанище у нас найдется, -- сказал отец Серапион, -- а о замене его ужо потолкуем. Но с тобой, доложили мне, есть и другой слуга -- Данило Дударь. Где ты обрел сие сокровище?

-- У Вишневецких еще ознакомились. Он же в Запорожье свой человек...

-- Воистину, что так, и знают его там, как бражника и бездельника, вдосталь! Не нажить бы тебе с ним хлопот...

-- Но сердцем он добр человек, и предан мне, не выдаст.

-- Да смей он тебя выдать! Однако, в пути, ты, сыне, я чай, проголодался?

Отец Серапион ударил а ладоши. Появившемуся в дверях бельцу он приказал отвести гостя в панскую боковушку и сказать отцу келарю, чтобы подал туда снедей да питей.

-- Погодя еще загляну к тебе, -- прибавил хозяин-игумен, провожая молодого гостя до порога.

Глава четвертая

КТО БЫЛ САМ ОТЕЦ СЕРАПИОН

Панская "боковуша", как показывало уже название, была предназначена для почетных гостей; тем не менее никакою роскошью она не отличалась, за исключением разве киота с многочисленными большими и малыми образами, увешанными пасхальными яичками и пучками душистых трав. Низкое окно с частыми слюдяными стеклами было заложено железной решеткой; деревянные отесанные стены, деревянный стол, широкие деревянные лавки, -- все было крайне просто; на одной лавке был постлан пуховик со взбитой подушкой; тут же рядом на стольце (табуретке) была деревянная умывальная чашка и глиняный кувшин с водой, а на гвозде -- две чистые, грубого полотна ширинки (полотенца).

Пока Курбский умывался от дорожной пыли, отец келарь с двумя служками накрыл на стол. Был тут и пирог с рыбой, и балык янтарный, и икорка свежепросольная, и грибки разные, и мед сотовый, и яблоки моченые; были глечики с квасом, медом и еще каким-то взваром, от которого кругом разносился заманчивый дух.

-- Кушай во здравие, добродию! -- пригласил келарь с поклоном. -- Не взыщи: не изготовились принять.

-- Чего уж больше? -- отвечал Курбский. -- Я и не упомню, когда ужинал так обильно! Но мой дорожный товарищ и кони наши...

-- Упокоили твоего холопа, добродию, и коням овса дадено. Не тревожь своей милости.

Утолив голод, Курбский только что налил себе кружку меду, как увидел в дверях отца Серапиона.

-- Ну, что, сыне, насытился, чем Бог послал? -- начал игумен, подходя и усаживаясь также около стола. -- Мясной яствы, прости, и для мирян у нас не готовится. Нынче к тому же день постный: для монастырской братии и рыбы не положено. Но в пути сущим и в море плавающим святыми отцами особа пища разрешается. Кушай во здравие!

-- Много благодарен, святой отче, -- отвечал Курбский, -- сыт уже по горло. Вот медком еще запить... Что за вкусное питье!

-- Да, пойло доброе, меды у нас ставленные; тоже про одних лишь дорогих гостей: сами мы, иноки, квасом пробавляемся. А варенухи нашей еще не отведал?

-- Нет.

-- Так выкушай посошок, -- продолжал хозяин-настоятель, наливая гостю полную чару ароматного взвара, -- из вина, вишь, и меду с пряными кореньями сварена. Изрядный по сей части у нас отец чашник. Горе вот только, что сам уж не в меру падок до своих взваров; того гляди, отставить еще придется!.. -- словно про себя, в сердцах пробормотал строгий начальник обители.

-- Не погневись, святой отче, -- заговорил тут Курбский, -- коли я спрошу тебя по всей простоте: будет ли, как полагаешь, от запорожцев моему царевичу в ратном деле большая помога?

-- Помога-то была бы, как не быть; их хлебом не корми, дай лишь повоевать! -- подтвердил отец Сера-пион и, оглянувшись на притворенную дверь, понизил голос. -- Но поразмыслил ли ты, сыне милый, на кого ты с ними ополчаешься? На родичей своих, москвичей!

-- Но чтобы возвести на прародительский престол настоящего царя московского!

-- Да ведь запорожцы-то, как они мне не любы, сказать келейно, народ зело дикий, буйный, конь одичалый без узды, саранча египетская, пламя всепожирающее, пущенное по сухой степи, все кругом себя губящее нещадно...

-- Слышал и сам я, отче, будто жгут они, грабят, режут...

-- А служителей Божьих -- ксендзов польских и монахов живьем в пламя бросают! -- в порыве негодования подхватил игумен. -- Пусть те не нашей истинной веры, а все же, по своему уму-разуму, Господу Богу служат...

-- Неужто, отче, они поступают так и со служителями церкви? Ведь короли польские сами давали войску запорожскому грамоты на защиту святого креста от полчищ мусульманских.