Сын балтийца

На пороге избенки появилась тетя Клара! Она! Наша соседка. Я вместе с ней ушел из города через Чернавский мост, когда на нас пикировали «лапотники», немецкие легкие бомбардировщики, прозванные так за обтекатели на шасси, чем-то напоминающие лыковую обувку русских крестьян до революции. Потом был воздушный бой, наш «ишачок», тупорылый истребитель, сбил фашиста, из горевшего самолета успел выброситься летчик, его поймали, сгоряча, возможно, и убили бы - люди шли из горящего города, где у многих погибли родные и близкие, спасибо тете Кларе, она спасла пленного летчика, сумела объяснить разгоряченным людям, что пленный нужен нашему командованию, к тому же тетя Клара знала в совершенстве немецкий язык. Ее и увезли вместе с немцем в штаб армии, где она начала работать в разведотделе, затем мы растерялись… Не виделись долгих три месяца.

Она целовала меня, гладила по голове и, конечно, как положено, плакала. Никак не понять, почему женщины плачут при встречах. Распускают сырость.

- Чего ревешь-то? - спросил я. - Чего плачешь?

- Соскучилась, - ответила тетя Клара.

Мы вошли в избенку. Внутри было уютно по-мирному. Неплохо окопалась тетя Клара - комод, деревянная кровать, на тумбочке приемник. Меня заинтересовал приемник, сроду такого не видел - в полированной черной коробке, с «рыбьим глазом». Лампочка такая зеленая, чего-то в ней сходится при настройке на волну. Название «Телефункен». Эмблемочка. Интересный приемник.

- Где достала?

- Немецкий, трофейный, - сказала тетя Клара. - Ну, как вы? Сядь, расскажи. Как изменился! Похудел и вырос, лицо крупное. Взрослеешь.

- А где твоя военная форма? - спросил я. - Почему в гражданском?

На ней была черная юбка, двубортный пиджак с подбитыми ватой плечами, шерстяная зеленая кофточка. Не нашенская одежда, сразу видно, что трофейная.

- Надо, - ответила она. - Я теперь буду так, в форме мне нельзя.

Наверное, я побледнел, потому что тетя Клара засуетилась и предложила ложиться спать. По-моему, она боялась, что я начну задавать вопросы, на которые нельзя отвечать. Она настойчиво требовала, чтоб я лег спать.

- Рано!

- День - наша ночь, ночь - наш день, - сказала она.

Вдруг открылась дверь и вошел немец в зеленом мундире.

- Спокойно, спокойно! - сказала тетя Клара. - Познакомьтесь. Ваня… никак не привыкну, Вилли. - Она что-то добавила по-немецки. - Это Алик.

- Здорово! - сказал по-русски немец и улыбнулся.

- Здравствуйте! - ответил я, плохо соображая, что происходит.

- Испугался? - спросил «немец». - Я сам, брат, боюсь. Привыкаю. Чего глаза вылупил? Клара, включи приемник. Любопытное выступление. Включи, послушай! Последние установки.

Тетя Клара включила «Телефункен», раздался щелчок, и загорелась зеленая лампочка настройки - «рыбий глаз». Через секунду из приемника вырвался рев.

И вдруг звуки смолкли. Заговорил человек. С надтреснутым голосом. Немец. Заговорил спокойно, вкрадчиво. Он произнес несколько фраз и внезапно заорал.

И опять как будто что-то взорвалось.

Оратор говорил долго.

Тетя Клара и человек в форме немецкого офицера внимательно слушали радио, изредка переглядываясь между собой.

- Кто это? - спросил я, когда затих очередной рев.

- Гитлер, - просто ответила тетя Клара.

Слово «Гитлер» было для меня целым понятием, и странно было слышать, как говорил один человек. Кончался сорок второй год. Немцы вышли к Сталинграду. И жутко было слышать фашистов - казалось, они рядом, за стенами монастыря.

Затем заиграли марши. Звенели трубы. Гремели барабаны. Раздавались команды - там, где-то далеко-далеко, маршировали, а под Воронежем от поступи фашистов дребезжала пепельница на комоде.

Тетя Клара выключила приемник.

- Что он говорил? - спросил я.

- Хвастался, - сказала тетя Клара и подула на руки, точно они замерзли. - Хвастался. Грозился.

Сорок второй год… Сейчас, когда прошло много времени, можно подумать: что страшного было в крике Гитлера? Он ведь войну проиграет, отравится, и его труп сожгут эсэсовцы. Это теперь он не страшен, как не страшен Чингисхан. Помню, больше всего поразило, что Гитлер говорил, как человек, человек из плоти. Странно!

Спать меня уложили на топчане. На мягкой перине, под теплым одеялом я разомлел и заснул беспробудно.

Встал чуть свет, потому что привык вставать с петухами. В домике уже никого не было. Я оделся, нашел полотенце и кусок пахучего немецкого мыла, вышел в сад.

На улице почему-то белым-бело, голые яблони, красные листья кленов, дубы и рябины поседели.

Иней посеребрил землю. Было звонко. И хотя стояла тишина, казалось, что земля пела, как тонкая фарфоровая чашка.

«Предсказывают синоптики! - подумал я. - Обещают дождь - выпал снег».