Сын человеческий

В начале зимы в Такуру-Пуку явился с ревизией один из хозяев компании. Слух об этом распространился, как только менсу увидели белую роскошную яхту, которая сначала скользила по воде, как цапля с раскрытыми крыльями, а потом причалила к берегу.

На плантации начался переполох: управляющий, полицейский начальник, надсмотрщики и охранники свирепствовали как никогда.

Сборщики мате поняли, что приехал большой хозяин.

Его самого они не видели, но имя гринго звучало повсюду — от административного корпуса до самых дальних участков. И еще у пеонов не сходило с языка имя святого — покровителя мате. Следы его ног остались в пещере на холме Парагуари, с тех пор как он проходил по Парагваю, бросая в землю чудо-семена мате, этого растения-людоеда, питающегося человеческим потом и кровью.

— Святой Фома!

— Отец Сумё!.. — перешептывались согнутые под тяжестью тюков сборщики мате, и в их голосах звучали остатки былого сарказма, почти уничтоженного чуть не священным страхом, который им внушал этот приехавший большой хозяин (он и легендарный покровитель мате носили одинаковое имя).

Яхта мистера Томаса[38] ушла вниз по течению, скользя по воде, как птица по воздуху.

8

Едва скрылась эта белая птица, как Агилео Коронель приказал всем владельцам лавок, торгующим каньей, перейти под начало компании. Отныне только компания будет торговать каньей и больше никто.

Некоторые лавочники, в том числе и Силвейра, упорствовали. Бразилец полагал, что сможет сохранить независимость, поскольку он иностранец. Он считал, что это очередная выдумка Коронеля и что все обойдется.

— Нет, это дело рук гринго, — сказала нья Эр-мелинда. — Коронель не распоряжается без приказания большого хозяина.

— Eu fico [39] здесь, — решительно заявил Силвейра» мешая португальский с испанским.

— Они тебе житья не дадут, Афонсо, — предупреждала его жена. От дурных предчувствий голос ее становился ниже и проникновеннее. — Они собираются все прибрать к рукам!

— Eu fico здесь… пускай со мной что угодно делают— хоть pr’a baixo![40]

Однажды вечером, когда он запирал лавку, его убили. Да, он остался здесь, но голову ему снесли! Впрочем, все, кто, подобно бразильцу, не хотел подчиниться приказу Коронеля, так или иначе были убраны с дороги.

Нати рассказала по секрету Касиано, что сама видела, как Чапарро, спрятавшись за дерево, стрелял в Силвейру. Он безнаказанно убил бразильца, как и того уру у печи для сушки мате. А ведь его пули ни с какими другими не спутаешь. Люди злословили, что полицейский Курусу дьявольски точно попадает в цель потому, что его искусственный голубой глаз неподвижен.

— И целиться не надо, — сказал какой-то менсу, и его реплика стала поговоркой. — Один стеклянный глаз стоит двух совиных.

Много семей выгнали из поселка. Волна насилия, поднятая белой яхтой, не пощадила никого.

Два-три ночных выстрела, как бы случайные пожары в домах строптивых лавочников — и территория была очищена. Мелким хозяевам пришлось распродать имущество за бесценок и покинуть насиженные места. Так река уносит кусты, вырванные ураганом.

И Агилео Коронель почти даром получил для своих лавок перегонные кубы, горы червивого копченого мяса и груды всякого другого продовольствия. Он стоял с видом победителя у окна конторы и смотрел, как побежденные покидают поселок. В полумраке поблескивал его золотой зуб.

Вместе с последними семьями, уезжавшими в Фос-де-Игуасу, переправлялась через реку и вдова бразильца.

9

Касиано и Нати завидовали тем, кто покидал эти края. Сами они уйти не могли. Кроме своего пота, им нечего было продать, даже за бесценок. Задолженность по авансу высасывала до последней капли все, что изо дня в день зарабатывал Касиано. Не было никакой возможности погасить этот долг или хотя бы сократить его. В таком же положении находились и остальные менсу. Сколько ни трудись — заработать больше, чем на еду, никак не удается. Да еще на глоток каньи — каплю горького забвенья. Одежда стоила в десять раз дороже, чем в других районах. Долг не уменьшался. Для того он и существовал, чтобы закабалить менсу. Долг — его уязвимое место. От него не избавиться. Только в могиле можно было от него спастись.

Теперь они это знали. Но было уже поздно.

Пришлось Касиано и Нати выстроить себе маленькую хижину из пальмовых веток и листьев. Нати перешла работать в магазин компании.

Однажды вечером она сказала мужу:

— У меня будет ребенок.

Касиано не знал, радоваться ему или совсем отчаяться. Но он постарался напустить на себя веселый вид.

— Вот и хорошо… — ответил он.