Сын человеческий, с иллюстрациями

Архиереи поняли, что их план близок к крушению. Они стали шумно протестовать. Пилат же, надеясь найти поддержку в толпе, сказал, что освободит Иисуса хотя бы ради праздника. В тюрьме ждали казни на кресте три бунтовщика, в числе которых находился некий Иисус бар-Абба, или Варавва, узник, хорошо известный в городе[3]. Обвинители воспользовались этим и стали требовать, чтобы был отпущен именно он. Подстрекаемая ими толпа начала выкрикивать это имя. Варавву в Иерусалиме не только знали, но и считали героем, а Иисус был пришелец, имя Которого мало что говорило горожанам. Даже когда Пилат назвал Галилеянина “Царем иудейским”, это не повлияло на толпу, хотевшую избавить Варавву от казни.

Пилат, однако, не спешил. Против собственной воли он проникся сочувствием к Обвиняемому. Его желание настоять на своем еще больше окрепло после того, как жена прислала к нему слугу, прося за “Праведника”. Она уверяла, что во сне ей было грозное предостережение о Нем, а римляне, даже неверующие, придавали большое значение снам. Словом, все сходилось к тому, что Пилату не следует менять своего приговора.

По его указу Узник был отведен в караульное помещение претории и отдан в руки палачей. Там собралась вся когорта, вероятно, та самая, которая участвовала в задержании Иисуса. Его привязали к столбу и подвергли бичеванию. В ход были пущены римские бичи с шипами, которые раздирали тело до крови. После такой экзекуции человек обычно находился в полуобморочном состоянии, но солдат это только забавляло.

У Пилата служили в основном греки, самаряне и сирийцы, ненавидевшие иудеев[4]. Пользуясь случаем, эти люди выместили всю свою злобу на Страдальце. Один из воинов накинул на Него свой красный плащ, другой сунул Ему в руки палку, чтобы Он походил на шутовского царя. На голову Иисуса надели импровизированную “корону”, сплетенную из терновника. Все это время Он не проронил ни слова. Солдаты же кланялись Ему до земли и кричали: “Да здравствует Царь иудейский!” Некоторые из них плевали на Иисуса и били Его палками по лицу и по голове.

Пилат думал, что можно ограничиться этим наказанием, но пока длилось бичевание, архиереи не теряли времени и возбудили толпу до крайности. Сейчас уже все в один голос требовали, чтобы Назарянин был отдан на распятие вместо Вараввы.

Едва на помосте появился Иисус, жестоко избитый, израненный, в кровавом плаще, как над площадью пронесся крик: “На крест! Распни Его!” - “Вот - Человек!” - воскликнул прокуратор, пытаясь, вероятно, сказать, что именно Он достоин быть освобожденным. Но в ответ слышались вопли: “Варавву! Отпусти нам Варавву!..”

Пилат не знал, что подумать. Он велел снова увести Иисуса.

- Какое же зло сделал Он? Возьмите Его вы и распните, ибо я не нахожу в Нем вины, - с досадой сказал он.

- У нас есть Закон, - ответили книжники, - и по Закону Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим.

Суеверный страх закрался в душу римлянина. Он отказывался понимать происходящее.

- Откуда Ты? - спросил он Христа, вернувшись в преторию.

Иисус молчал.

- Мне ли не говоришь? Разве Ты не знаешь, что я власть имею отпустить Тебя и власть имею распять Тебя?

- Ты не имел бы надо Мной никакой власти, - сказал Узник, - если бы не было дано тебе свыше. Поэтому тот, кто Меня предал тебе, больший грех имеет.

Эти слова понравились Пилату. Он больше был не намерен торговаться и ронять свой престиж. Однако, когда он в последний раз занял судейское кресло, его ждал неприятный сюрприз. Обвинители выдвинули новый, но самый веский аргумент: Галилеянин называл Себя Мессией, за это одно Его следует считать бунтовщиком. “Если ты Этого отпустишь, ты не друг кесарю, - говорили они. - Всякий, делающий себя царем, восстает против кесаря”.

Пилат отлично уловил угрозу и понял, что речь идет о его собственном благополучии. Зная строгость Тиберия, пристально наблюдавшего за спокойствием провинций, он и без того имел основания опасаться. Жалобы на его бесчинства все чаще стали приходить в Рим[5]. Недруги прокуратора могли использовать этот процесс против него, а Пилат отнюдь не хотел лишаться выгодной должности и нести ответ перед легатом Сирии или самим императором. Уже колеблясь, он сделал слабую попытку еще раз повлиять на чувства толпы. Иисус был поставлен на возвышение Габатту, или Лифостротон, и, указав на Него, прокуратор воскликнул:

- Вот Царь ваш!

- Долой, долой! Распни Его! - завывала чернь.

- Царя ли вашего распну?

- Нет у нас царя, кроме кесаря! - сказали архиереи.

Такое верноподданническое заявление не оставило Пилату выбора. В конце концов, что для него судьба какого-то еврейского Пророка, когда на карту поставлено его, Пилата, благополучие? Желая показать, что он действует не по Закону, а в угоду просьбам, прокуратор велел принести воды и, как требовал восточный обычай, демонстративно умыл руки: “Не виновен я в крови Праведника”.

Но люди у помоста по-прежнему бушевали, нисколько не смущаясь жестом судьи. “Кровь Его на нас и на детях наших”, - кричали они, давая понять, что все совершается по их настоянию[6].