Сын Чернобога

– Я уже отправил гана Кончака в Итиль. Думаю, каган-бек Ицхак и бек Карочей одобрят нашу затею и окажут нам поддержку. А ты, Аскольд, должен послать своего человека к князю Градимиру. Пусть он откроет ему глаза на истинное положение дел, рассказав, какого змея он пригрел на своей груди. Градимир – человек горячий, но его следует удержать от преждевременного выступления. Пусть дождется подхода наших сил и лишь тогда чинит суд и расправу.

– Ты предлагаешь начать войну с Рериком? – нахмурился Аскольд.

– Да, – кивнул головой Дир. – Будет лучше, если эту войну начнем мы, не дав ему обрасти связями в славянских землях. К тому же у нас есть и повод для вмешательства. Мы помогаем Градимиру Кривицкому, обманутому коварными варягами, прибегшими к помощи навьего мира. Думаю, что в этом случае промолчат даже Велесовы волхвы, среди которых тоже есть недовольные всевластием нынешнего кудесника Осташа. У тебя есть сомнения, князь Аскольд?

– Сомнения у меня есть, – усмехнулся Аскольд. – Но на мое решение они не повлияют. Я пошлю к Градимиру боярина Гвидона, и пусть все будет так, как ты сказал, великий князь Дир.

После незадавшегося свадебного пира и скандальной брачной ночи князь Градимир пребывал в смятении. Княжна Милорада, с которой он столь опрометчиво связал судьбу, уже восстановила свою красу, слегка подпорченную комарами, и теперь являла изумленным смолянам лик, достойный восхищения. Градимир отдавал должное внешности жены, но, увы, душа его томилась смутными сомнениями. Что ни говори, а первый взгляд – самый верный. Ну, не глянулась внучка Гостомысла кривицкому князю, что тут поделаешь. К этому еще добавилась неприятность, приключившаяся с Градимиром в брачную ночь. Прежде такого с князем не случалось, а тут словно память у него отшибло.

Конечно, самым разумным было бы отослать Милораду назад, но жалко было отдавать приданое, частично уже растраченное. Да и вряд ли горделивые Рерики согласятся принять назад початый сосуд. Вот если бы Милорада потеряла девственность раньше, чем возлегла на ложе кривицкого князя, то в этом случае он мог бы с полным правом предъявить счет и ее опекуну боярину Никлоту, и Рерикам. Но, увы, княжна потеряла девственность на брачном ложе, оставив на нем все приличествующие случаю доказательства, и в этом могли своими глазами убедиться смоленские боярыни, посетившие ее поутру.

А в том, что князь Градимир до этого ложа не добрался, не было уверенности даже у него самого. Три девки, приставленные к княгине, в один голос твердили, что муж на ложе Милорады возлег, но они не могли с полной уверенностью сказать, был ли тот муж князем Градимиром, ссылались на темноту и головокружение. Ближние бояре клялись, что довели князя до дверей ложницы, освещая ему путь, и что он в те двери вошел с бодростью и уверенностью в своих силах. А дальше был провал.

Сама Милорада, слушая осторожные вопросы, лишь розовела ликом, надувала пухлые губки и наотрез отказывалась делиться впечатлениями о брачной ночи. Градимир ее за это не осуждал. Негоже княгине болтать о подобных делах. Да и откуда девушке, не знавшей прежде мужских ласк, разобрать, кто там возлег рядом с ней на ложе, муж или не муж.

Эта незадача до того зыбила Градимира из колеи, что он потерял интерес не только к Милораде, но и ко всем прочим женкам. Так и ходил букой по терему, шпыняя по поводу и без повода челядинов. Боярин Никлот и боярыня Злата покинули Смоленск, страшно недовольные поведением князя Градимира. Ближние бояре отводили глаза и потихоньку посмеивались, и только развеселый варяжский воевода Олег сумел отвлечь Градимира от мрачных мыслей, устроив во дворе терема петушиные бои.

Прежде о такой забаве никто в Смоленске и слыхом не слыхивал, а ныне бояре и старшие дружинники как с ума посходили. Все птичники в городе разорили, всех петухов оттуда повыгребли и меж собой стравили. Князь Градимир в великом азарте тысячу денариев проставил об заклад, тут же их проиграл и сам ту проруху не сразу заметил. Петух, привезенный из-за моря воеводой Олегом, бил местных бойцов без пощады, к великому ужасу смоленских кур. Княжьи ближники пришли в себя, когда здоровых петухов в округе почти не осталось. Да что там петухи, иные бояре и мечники свою мошну так растрясли, что впору за голову хвататься. Воевода Олег только посмеивался да считал серебро, которое стекалось к нему из чужих загашников.

Трудно сказать, чем бы это петушиное безобразие закончилось, если бы в Смоленск ни прибыл боярин Гвидон, посланец князя Аскольда. После неудачной свадьбы, которую князю спроворил боярин Казимир, Градимир к киевлянам относился с большим подозрением, но Гвидона принял с честью, как это и положено уважающему себя правителю. Киевский боярин, даром что родом из варяжских земель, тоже лицом перед смолянами не ударил и все поклоны, положенные по ряду, отдал с достоинством и благолепием. Поклонился и четырем углам, и щурам, и князю, и смоленским боярам, а заздравную чашу выпил единым духом, не сронив и единой капли.