Сын Чернобога

Плещей с большой охотой пересказал князю подробности происшествия, случившегося с Ратмиром и его свитой на пути из Варуны в Луку. Не скрыл он своих подозрений по поводу ближнего боярина князя Данбора, более того, подробно описал внешность охальника.

– Зеленоглазый, говоришь? – задумчиво проговорил Богдан.

– С усами и бородкой, – дополнил Плещей.

– Так ведь русы бороды не носят, – удивился Путимир.

– Вот я и говорю, что не рус он. Может быть, боярин из радимичей. Среди ваших старейшин немало бородатых.

– И наши не все бороды носят, – потер бритый подбородок Путимир. – Только те, кто смолоду пошел в боготуры.

– В боготуры, говоришь? – вдруг осенило Богдана. – Уж не Лихарь ли это учудил?

Боярин Путимир даже ахнул от такой догадки. А ведь действительно все сходится. Кого еще могла привечать в ближнем кругу горделивая княгиня Любава, как не братана столь любезного ей княжича Вузлева, не при князе Богдане будет сказано. Путимир даже рот прикрыл ладошкой, чтобы лишнее слово не сорвалось случайно с языка. Точно Лихарь, больше некому. И бородка у него, и усы, и зеленые бесовские глаза. А уж о своеволии сына кудесника Драгутина в отношении чужих жен по радимицкой земле слухи ходят давно.

– Вот ведь охальник, – вслух произнес боярин Путимир. – Мало ему девок, так он чужих жен красть вздумал.

– Так-то ныне боготуры блюдут правду богов на славянских землях! – Богдан не усидел на лавке и зашлепал босыми ногами по крашеным половицам.

В большом гневе, похоже, был радимицкий князь. Боярин Путимир знал Богдана чуть ли не с рождения и нисколько не сомневался в том, что тот не спустит Лихарю откровенного разбоя. Даром что тот ему братаном доводится. В последние годы князь все чаще впадал в ярость и по поводу, и без поводов. А причиной тому была княгиня Любава. Мало того что она рожала мужу только дочерей, так она еще и упрекала его в этом. Не люб-де Богдан Макоше и Велесу, оттого и не дают они ему наследника.

Может, и не во всем была не права княгиня. Великий радимицкий князь не баловал славянских богов жертвами, опять же и клятву боготурскую приносить не стал. Он сделал это в пику своей матери, кудеснице Милаве. Что не поделили мать с сыном, боярин Путимир мог только догадываться, но поссорились они крепко. Возможно, Богдан считал, что волхвы взяли слишком большую власть в земле радимичей, когда он был еще мал, и тем ущемили права великого князя, а княгиня Милипа не только этому не противилась, но и всячески потакала божьим ближникам.

Когда кудесником Велеса стал родной брат Милицы Драгутин, тут ведуны и ведуньи стали своевольничать еще больше. Запевалой средь них была княгиня Любава, которая, дабы ублажить Макошь, взошла на ее ложе вместе с боготуром Вузлевом вопреки воле мужа, заявив при этом во всеуслышание, что желание богини выше запрета великого князя и что упрямство Богдана может обернуться для радимичей большой бедой.

Справедливости ради следует заметить, что возлегла она на священное ложе не просто так, а по просьбе родовых старейшин, испугавшихся грядущего недорода, уже второго за минувшие три года. Недород, к счастью, так и не случился, более того, все последующие годы были урожайными, за что народ и старейшины кланялись не только Макоши и Велесу, но и княгине Любаве с боготуром Вузлевом.

Увы, князь Богдан поступок супруги счел недостойным и взревновал ее то ли к богу Велесу, то ли к боготуру Вузлеву. Сына, рожденного ею после той ночи, он своим не признал и едва не прогнал княгиню с чадом со двора. С большим трудом боярам удалось утихомирить тогда Богдана и примирить его с княгиней. Ребенка, появившегося по воле Макоши и Велеса, передали в род княжича Вузлева, а князь радимичей взял себе в утешение вторую жену, дочь боярина Путимира.

Тот выбором великого князя был польщен, хотя и понимал, что, пока жива Любава, его Зорине не быть великой княгиней. Но уже то хорошо, что Зорина наконец-то родила Богдану наследника и тем, вроде бы, сняла тяжесть с души великого князя.

– Где он ее, по-твоему, мог спрятать? – резко повернулся Богдан к призадумавшемуся Путимиру.

– Может, в Киев увез, а может, к дяде Яромиру в Торусин, – развел руками боярин. – Я бы на твоем месте, князь, обратился к кудеснику Драгутину. Пусть урезонит своего сына. Конечно, по обычаю кудесники должны порвать связи со своими родовичами, но кто ныне тот обычай соблюдает.

– Вот именно, – криво усмехнулся Богдан. – Сами волхвы и боготуры давно рукой махнули на ряд, заповеданный богами, а от великого князя требуют точного его соблюдения. Нет, боярин, я этого так не оставлю, я им покажу, кто истинный хозяин этой земли. В слове великого князя больше божьей правды, чем в слове волхва.

Случай, конечно, Богдану представился удобный, с этим боярин Путимир спорить не мог. Своеволие Лихаря могло дорого обойтись и его отцу кудеснику Драгутину, и прочим волхвам. Если ближники Велеса сами не блюдут правду своего бога, то по какому праву они с других спрашивают? Богдан будет круглым дураком, если не потребует наказания для боготура Лихаря, а оно в таких случаях одно – веревка.