Сын детей тропы (СИ)

Всю ночь они шли вместе с Одноглазым, держась в стороне от дорог, а когда показался Двуликий, остановились в ложбине, куда стекал ручей — белая прядь волос речной девы. Ни на земле, ни на выцветшей жёсткой траве не было людских следов. Только пятна мха и снега, не сошедшего до конца.

С одного края ложбину прикрывал ряд молодых вечников, тонких, редко стоящих. Между ними затесались белостволки, подняли мётлы ветвей, в которых путался туман. Одно древесное тело упало с края на край, потемнело, поросло мхом.

Шогол-Ву ощипал двух камнеклювиков, вырыл яму для костра. Одну птицу бросил зверю, вторую изжарил. Забросал огонь, спрятал следы и принялся ждать.

Нептица, притомившаяся за ночь, задремала, спрятав клюв в перьях. Запятнанный сел, прижавшись к белому тёплому боку, и опустил веки.

Он умел уходить в сон неглубоко, так, чтобы слышать ветер, и воду, и трепет птичьих крыльев, и треск ветвей, и случайные шаги. Даже видел всё таким, каким оно было взаправду: бурую ложбину, косматую прядь ручья, запутанную в камнях, и нашлёпки мха.

Шогол-Ву прикрыл глаза — и к нему подошла Раоха-Ур. Села напротив. Такая же, какой он её помнил: полосы на щеках, на подбородке и шее, добрые тёмные глаза, губы, готовые улыбнуться.

— Ты давно не приходила.

Она не ответила. Поглядела на него, на нептицу — было видно, осталась довольна.

— Я предал племя. Не смог быть сильным. Ты отдала жизнь, чтобы у меня было своё место, а я не смог.

Она только улыбнулась. Не сердилась.

— Что-то не так. Может, боги разгневались. Если ты там, у ушей богов, спроси: за что страдают безвинные? Как доверять богам, если они допускают такое?

Раоха-Ур лишь покачала головой. Протянула руку, погладила по щеке, по волосам, как прежде. Шогол-Ву вскинул ладонь, и в тот же миг охотница исчезла. Не удалось поймать её пальцы, но тело ещё хранило их прикосновение.

Запятнанный огляделся. Всё было спокойно. Он задремал вновь, но Раоха-Ур больше не пришла.

Когда Двуликий ушёл, оставив только край алого покрывала, Шогол-Ву поднялся, свистнул нептице и направился к Пограничной Заставе.

Нептицу пришлось оставить в поле, в пустующем амбаре. Когда прорастёт трава юного года, нальётся зелёным соком, её скосят, разложат здесь, укроют от дождей. Сейчас амбар не был нужен людям.

Нептица сердилась. Уходя поспешно, Шогол-Ву слышал, как билась она о стену и кричала протяжно, хлопая крыльями. Но брать её с собой было нельзя.

Там, ближе к Заставе, по дорогам ездили ночные стражи. То ли и раньше следили за порядком, то ли их подняли из-за того, что случилось у Каменного Моста. Запятнанный лежал во рву у дороги, за чахлым кустарником и голыми деревцами, и следил, как ползут жёлтые круги: ближе, ближе, сошлись. Зафыркали рогачи, встретившись. Их поторопили. Круги расползлись в разные стороны.

Всадники, видно, до того устали от своей работы, что не перекинулись и парой слов.

Наконец они разъехались достаточно далеко, и Шогол-Ву сумел проскользнуть на ту сторону, где за дорогой, ближе к городской стене, у обложенного камнями источника стоял небольшой храм Четырёхногого.

— Ты не спешил, знающий мать, — прозвучал голос лишь чуть громче шума воды.

— Я увёл погоню.

— Человек разведал, как попасть в город. Если бы не он, я не стала бы ждать. Где еда, которой ты дал имя? Наигрался?

— В поле, в пустом амбаре. Я не стал бы вести её ближе.

— Амбар?

Охотница задумалась.

— Мы остановились тут неподалёку, но место плохое. Если кто сойдёт с дороги, увидят. Завязываем морды рогачам. Ты покажешь, где этот амбар. Просторный?

— Места хватит. Ашша-Ри, ты говорила про мертвеца. Я был в Старых Тропках. Все, кого унёс мор, поднялись.

Охотница подалась вперёд, схватила Шогола-Ву за запястье.

— Поднялись? Они ходят там? Живут, как прежде?

— Явилось Око. Мертвецов порубили и сожгли. В «Раненом космаче» я встретил дитя хозяйки. Она показала мне. Дала знак, что в этом замешан Свартин.

— Свартин, эта людская падаль!.. Мы доберёмся до него, я доберусь. И когда Одноглазый будет в этом же месте на холме, Свартин будет скулить у ушей богов, вымаливая прощение за нарушенную клятву! Идём же, порченый. Идём, пока нет огней на дороге!

Глава 10. Камень

Чёрный рогач плясал, вставал на дыбы. Его сердила теснота, неволя и голод. Нептица шипела и щёлкала клювом, как будто стучали дощечки быстро-быстро. Второй рогач оглядывался задумчиво и спокойно, порой неторопливо склоняя голову, чтобы подобрать найденный клочок сена, пыльный и тощий.

— Такого быть не может, — сказал человек и зажмурился.

Двуликий заглянул в узкое высокое оконце, и улыбка его упала на лица сидящих, на бок рогача, позолотив его и отчётливо выделив пыль и налипший сор.

Нептица вытянула шею, почти коснувшись мохнатого копыта, и тут же отдёрнула клюв. Рогач захрапел, мотая головой, но ремень не дал ему двинуться вперёд.

— Чушь! Чтоб мертвецы поднимались — ну, я не знаю, сколько выпить нужно, чтобы выдумать такое! Что, там остались запасы браги, и ты нахлебался? Вот скажи честно.

— Ты сам говорил про мёртвых. Говорил, виновата женщина.

— Когда это?

— Когда у тебя был жар.