Сын директора

Эта мысль как будто успокаивает, и я возвращаюсь к сегодняшнему дню и бате Апостолу.

Сегодня после обеда мы с Корешем ходили к нему. Купили большой арбуз. Но его дома не оказалось. Хозяин квартиры, старичок, пенсионер, который ковырял мотыжкой во дворе грядку, сказал, что батя Апостол пошел в аптеку за лекарствами. Доктор разрешил ему только по двору ходить, а он, видишь, сказал, что сам знает, здоров или нет, и пошел в аптеку.

— Я было хотел сходить, да он не дал. Вот, велел огурцы рыхлить… Вы, ребятки, зайдите, подождите его.

Хозяин был маленький человечек с голой головой и слезящимися глазами, в очках с проволочной оправой. Он все утирал нос и губы большим синим платком в цветочках. Огурцы на грядке были тоже мелкие, в пупырышках. Он расправлял листья вокруг огурцов, чтобы не загораживали солнце, и маленькими сухонькими руками трогал их бережно и нежно, как новорожденных котят.

И домишко у него был тех же размеров — низкий, одноэтажный, побеленный снаружи, с маленькими кривыми окошками. Воздух внутри был затхлый, пахло старостью и одиночеством, изъеденные половицы скрипели при каждом шаге. Мы вошли в комнатушку бати Апостола. По величине она была, как Зоркина, только еще скуднее и беднее. Кровать, стол, покрытый синей бумагой, два стула — новые, грубо сколоченные, покрашенные и яично-желтый цвет. На полу — два старых половика. На столе — маленький ящик радиоприемника, пузырьки и тюбики с лекарствами, кусок брынзы на бумажке, буханка хлеба. Пол не подметен, в углах под потолком паутина.

Кореш положил арбуз на стол, осмотрелся и тихонько выругался.

— Сколько платит наш старик за эту комнату? — спросил он хозяина.

— А десять левов, — так, больше для порядка, — усмехнулся тот. — Я его держу вроде для компании, присматриваем друг за другом. Иначе нам, старикам, нельзя. — Он с трубным звуком высморкался в свой платок и вздохнул. — Старость — не радость. Дом-то скоро сносить будут. Будем живы-здоровы, поселят нас с Апостолом в какой-нибудь новостройке…

Он потоптался, постучал ногтем по арбузу, рассмотрел его поближе, глядя поверх очков.

— Вроде зрелый, а будет ли сладкий… Мы с Апостолом старые знакомые, на одной фабрике вместе работали еще до войны. Я при матрицах был, а он молотом махал… Это он в последние годы так… съехал. Был у него и дом в квартале «Хаджи Димитр», лучше моего дом и обставлен был, как надо. Но когда сын у Апостола выучился и семью завел, он все продал, — мол, не идти же сыну к жене ни с чем… Да нам с ним дома эти да обстановки ни к чему. На тот свет не понесешь. Это молодые пускай об этом думают.

Он засмеялся мелким и хитрым смешком, словно кого-то ловко обманул, и пошел обратно во двор. Кореш глянул на меня и что-то пробормотал себе под нос.

— Что?

— Говорю, не знал, что у бати Апостола сын есть.

— Есть. Инженер, в Шумене живет.

Кореш что-то проворчал, вышел и вернулся с веником. Подмел комнату, смахнул паутину с потолка и стен, даже оправил одеяло на кровати. Потом мы вышли во двор. Мы сидели на скамейке и курили, а бодрый старичок перекапывал огурцы и рассказывал, как построил когда-то этот дом без разрешения городской управы. Строил с помощью приятелей, таких же бездомных, как и он сам. За одну ночь поставили стены и настлали крышу; главное была крыша, потому что иначе являлась пожарная команда и разрушала такие контрабандные постройки. Настоящие сражения происходили здесь, в этом квартале, с пожарными и полицейскими. Но он успел покрыть дом черепицей за одну ночь и полдня, к обеду дом был под крышей, да и рабочие депутаты в то время встали за бездомных, подняли бучу в Народном Собрании, и пришлось властям поослабить вожжи.

— Такие-то дела, ребятки. Жизнь тогда приходилось зубами выдирать у богачей. Они в одну сторону, мы в другую, — кто кого… Голь ведь на выдумки хитра, как ее ни прижимай, всегда что-нибудь придумает, а?

Он подмигнул и снова засмеялся своим мелким хитрым смешком.

Мы ждали больше часа, но батя Апостол все не появлялся. Хозяин сказал, что у него есть приятель, живет за мостом, в квартале «Надежда», может, он туда пошел, — и мы начали прощаться. Он проводил нас до калитки.

— Жалко, не застали Апостола, вот бы обрадовался, — сказал он. — Все он про вас да про вокзал говорит, будто про дом родной. Вы заходите еще.

— Передайте ему привет от Кореша и Пешо.

— Передам. — Старичок вытащил из кармашка брюк большие часы с потемневшей крышкой, что-то нажал, и крышка отскочила. — Тю-ю, пять часов. Пойду поищу его, не случилось ли чего.

Трясясь в трамвае, мы с Корешем долго молчали. Опершись головой о стекло, Кореш уставился в окно и время от времени ожесточенно почесывал свой длинный нос, — верный признак, что злится. Когда мы сошли с трамвая на площади Бабы Недели, он кивнул и пошел было к остановке первого — ехать к себе — но вернулся:

— Слышь, Кореш… Я придумал. А пишет ли сыну батя Апостол?

— Говорил пишет. А тебе зачем?

— Давай и мы напишем этому сыну, а? Пару ласковых… Ты пограмотней меня, сочинишь.

— Можно. Только я адреса не знаю.