Сын епископа. Милость Келсона

Хохот Моргана звучал долго, пока они не дошли до подножия холма, — и звуки смеха уносил вдаль легкий ветерок, поднявшийся к вечеру и принесший хотя бы небольшой отдых от дневного удушающего жара; и тот же ветер разносил вокруг шум устанавливаемого лагеря. Келсон и Морган прошли мимо линии пикетов к офицерским шатрам, по щиколотки утопая в грязи, — рядом с шатрами купали пару десятков лошадей; по пути они обменялись несколькими словами с оруженосцами и конюхами, занимавшимися животными, и наконец добрались до королевского шатра, чуть отстоявшего от других.

Юный Брендан уже держал наготове чистые полотенца и кувшины с теплой водой, ожидая их прихода, и высокие кружки с элем остужались в ручье, неподалеку от шатра. Король и его наставник хмыкали, фыркали и мычали от чисто животного наслаждения, когда Брендан и оруженосец Келсона, Джатам, помогали им снять латы и кольчуги.

После омовения они переоделись в чистую одежду, разнообразя это занятия немалыми глотками прохладного пенистого эля, — так что к тому моменту, когда в королевский шатер явился Кардиель, оба воина уже вполне восстановили бодрость духа и тела.

В это же время далеко на севере, в лагере другой части армии Гвиннеда, Дункан, Дугал и рейнджеры Дугала собрались на совещание, очень похожее на то, которое проводили Келсон и Морган, — хотя это северное совещание на вид было далеко не таким спокойным и представительным; северные отряды весь день отражали нападение коннаитских банд на оба фланга, и основательно потрепали епископальные части, которыми командовал Лоуренс Горони. При этом северяне получили немало ранений, и несколько человек у них были убиты, но постоянная перестрелка и непривычная жара все же сделали свое дело, вконец измотав кассанцев. Теперь же Дункан разбил большой лагерь, окруженный сторожевыми кострами, с постами по всему периметру; и к тому же немалая часть воинов, заступивших на дежурство в первые часы остановки, не расставалась с оружием, готовая отразить ночную атаку, в то время как их товарищи забылись сном в наскоро установленных палатках.

Дункан и сам еще не снял латы; сбросив лишь шлем и рукавицы, он уселся на стул перед своим шатром и жадно выпил большую чашу холодной воды. В шатре было слишком жарко, и Дункану не хотелось туда входить. Рядом с ним Дугал устроился на другом стуле, держась за него изо всех сил, — потому что Кьярд О’Руан, стоя перед Дугалом на корточках, орудовал кинжалом, пытаясь снять с него наголенник, сильно помятый стрелой, угодившей в него во время одной из дневных перестрелок.

Наконец Кьярд, крепко ругаясь вполголоса, еще раз ударил по упрямой части лат рукояткой своего кинжала, и наконец перекошенная скрепа с резким металлическим визгом разошлась.

— Черт бы побрал этого маленького ублюдка!.. — пробормотал Кьярд, а Дугал глубоко вздохнул от облегчения.

— Колено не задето? — спросил Дункан.

Дугал отрицательно качнул головой; они с Кьярдом окончательно сняли с его ноги наголенник, и Дугал несколько раз согнул и разогнул ногу, чтобы убедиться в целости собственных сочленений, сапоги на нем были высокие, почти такой же высоты, как наголенники лат, и Дугал просунул палец под верхний край башмака, чтобы расправить его, поскольку кожа смялась во время предыдущей процедуры.

— Думаю, все в полном порядке. Вот только весь день не было возможности согнуть ноги… ну, немножко пройдусь, и все встанет на свои места. Кьярд, ты сможешь починить это к утру?

Кьярд утвердительно хмыкнул и удалился, забрав с собой искореженный наголенник; Дугал снял кольчугу, встал, и, устало улыбаясь, заковылял к отцу, оберегая ушибленное колено.

— Я себя чувствую полным дураком, когда вот так запакован в железо, — сказал он, когда Дункан отставил в сторону свою чашу и наклонился, чтобы положить обе ладони на негнущийся сустав. — Ты ничего такого не ощущаешь, когда надеваешь клетчатые штаны?

— Погоди-ка, дай мне минутку… — пробормотал Дункан, пуская в ход ощущения Дерини, чтобы через кожаные бриджи почувствовать, в каком состоянии пребывает колено Дугала. Он на несколько секунд окружил сустав лечебным теплом, чтобы усилить циркуляцию крови, и улавливая одновременно, как разум Дугала раскрывается в ответ на заботу и любовь и как в нем отчетливо проявляется привязанность к отцу… и наконец, выпрямляясь и поднимая взгляд на сына, позволил себе облегченный вздох.

— Ничего серьезного, — сказал он. — Но вряд ли это было бы так, если бы на тебе не было стальных доспехов. Полагаю, в дни вроде этого пригодились бы и более тяжелые латы, несмотря на жару.

Дугал снова согнул и разогнул ногу, улыбаясь от того, что подвижность полностью восстановилась, и придвинул свой стул поближе к отцовскому. На шее у него висело довольно грязное полотенце, и он то и дело промокал одним из его концов снова и снова выступавший на лице пот. Дункан, заметив, в каком состоянии находится полотенце, предложил сыну другое, более чистое, которое висело на его собственном плече.