Сын эрзянский Книга вторая

Он взял чистый лист бумаги и попробовал нарисовать всадницу. Рисунок ему не понравился. Он нарисовал еще раз заново. Потом так увлекся, что нарисовал в третий раз.

Уже начинало темнеть. Он собрал листы и пошел домой.

«Солодов, Солодов...» — повторял он по дороге домой. Ему казалось, что с этой фамилией у него связываются какие-то давние-давние дни, однако так ничего и не вспомнил. Должно быть, ему просто кажется. Да, впрочем, какое ему дело до Солодова и его «супруги-амазонки»...

Наступило наконец-то и долгожданное воскресенье. Утро было серое, холодное, по окнам дробно стучал дождь, но Степан как-то и внимания не обращал на это. Что ему какой-то дождь, если у него есть друг, первый в жизни друг!

Сколько раз за эту неделю он во всех подробностях вспоминал свою счастливую встречу на берегу Суры, находя все новые и новые доказательства так внезапно вспыхнувшей дружбы! Все нравилось Степану в Силыче — и жизнерадостная беззаботность, и азарт, с которым предавался Силыч рыбалке, и его легкость, открытость, в которой растопилось и отчаяние Степана, и его одиночество. А какое тонкое понимание рисунков!.. Никогда не встречал еще Степан такого человека, ни в кого не влюблялся он так мгновенно и глубоко, ни в ком он не находил столько всего, чего в самом Степане не было.

Даже Алатырь стал ему роднее и дороже, точно населился в одну минуту очень хорошими, добрыми и близкими людьми.

И чем ближе был час свидания, тем все больше и больше волновался Степан. Он поглядывал за окно, — не ударит ли ливень? Смотрел с ненавистью на медленно и равнодушно тикающие ходики, — может быть, они отстают? А отец на верстаке в передней избе, где опять была заведена столярка, строгал и пилил чего-то, и это тоже терзало Степана, точно отец водил пилой по его сердцу. И только Вася с Мишей сидели тихо на печи, как мышки, шелестя страницами разодранного букваря.

Прибежали из школы Петярка с Илькой, мокрые, замерзшие. Пальцы у них были синие от чернил, а глаза плутовато блестели.

Мать собрала обед, позвала Степана. Но он отказался. Дружно застучали ложки. Ребята зашвыркали, хлебая горячий суп. И уже захотелось крикнуть на них, чтобы не чавкали, как поросята. Он уже злился сам на себя, гоня прочь внезапную мысль, что Силыч забыл о договоре, что все это напрасно...

Но вот стрелка на ходиках повалилась вниз — на второй час. И Степан стал одеваться.

— Куда ты, Степа? — несмело спросила мать. — Экая погода!..

— По делам, — коротко ответил Степан с порога.

Телеграфная контора располагалась на Александровской улице в красном кирпичном доме. Но было еще рано — это Степан понимал, однако затаенно надеялся он, что Силыч его уже ждет. Но у широкой лестницы никого не было видно, да и по улице торопливо бежали редкие прохожие, придерживая картузы и шляпы, — холодный резкий ветер с водяной пылью садил вдоль по Александровской.

Степан, озираясь на широкие мокрые окна конторы, с вдруг охватившей его робостью прошел мимо, не останавливаясь.

В витрине часовой мастерской, которая втиснулась между двух больших каменных домов, было наставлено много разных часов, но все показывали одинаковое время — половину второго. У Степана отлегло на сердце — еще рано! И он стал ходить мимо этой мастерской взад-вперед, поглядывая на часы. Наконец стрелки дружно поднялись. Степан заспешил к конторе. Но Силыча нигде не было — ни на улице, ни на лестнице, ни в одном из окон.

Степан постоял, предвкушая встречу. Сердце его стучало радостно и тревожно — не пропустить Силыча, узнать!.. Он не замечал ни ветра, ни дождя. Он ждал друга.

Но Силыча все не было. Степан не мог его не узнать — высокий, со светлыми усиками, с живыми блестящими глазами, со светлым чубом из-под форменного картуза... Нет, ни один похожий на Силыча человек не прошел мимо конторы, не вышел из нее и не вошел туда.

Часы в витрине мастерской показывали уже половину третьего.

Степану вдруг подумалось, что Силыч — человек не свободный, может быть, какая-то срочная работа, да мало ли что, и так ясно вообразилось, что в эту минуту Силыч спешит, торопится сделать эту срочную работу, чтобы выбежать к Степану, и Степан сам в радостном оживлении опять заторопился к телеграфной конторе.

Но прошло еще полчаса, а Силыча не было. Степан вдруг почувствовал, что замерз и промок насквозь. Конечно, Силыч забыл... Ему вспомнилось опять, как в минуту договора проезжала коляска, как Силыч с затаенным оживлением смотрел на красивую женщину в коляске... Конечно, у него уже и тогда вылетело из головы и время, какое он сам назначил, да и сам Степан... И гнев на Силыча, и досада на себя, на свою доверчивость охватили вдруг Степана с такой силой, что захотелось садануть кулаком и по часам в витрине, и по самому Силычу, если бы он появился в эту минуту. Он сплюнул под ноги и, нагнув голову, в последний раз пошел мимо телеграфной конторы.

Силыча, конечно, не было.

«Да пошел он к черту! — ругался про себя Степан, шагая к дому. — А еще — Епифан... Черт, а не Епифан...»