Сын эрзянский Книга вторая

За весь день он больше и не обмолвился о Наташе, но те мимолетные слова Ковалинского странно задели Степана. Почему он думает, что Степан не замечает ее? Правда, до сего дня он не знал, как ее звать, но зато может сказать, какой на ней сегодня утром был фартук — из синего сатина с белой каемкой на кармане. Но что из этого? А лицо — что, нормальное лицо, щекастое, с толстым носом, с круглыми глуповатыми глазами. Разве такие глаза у Варвары Сергеевны! — подумалось внезапно Степану, и он испуганно покосился на Петра Андреевича, словно тот мог услышать, учувствовать эту его непрошеную думу.

Вечером, когда они с Ковалинским поужинали и пришли в свой флигель, Степан, против обыкновения, не поспешил раздеться и лечь в постель.

— Никак погулять собрался? — спросил Петр Андреевич, блаженно вытянувшись на своей мягкой кровати.— Погуляй, погуляй, дело твое молодое, а я вот почитаю пока. Будь добр, подай-ко мне книжечку.

Степан взял на столе книжку и, прочитав на ходу — А. П. Чехов «Хмурые люди», подал ее Петру Андреевичу.

Петр Андреевич зевнул и, положив книжку себе на живот, опять сказал:

— Иди, иди, погуляй в саду, вечер чудесный, — и опять зевнул.

Степан вышел на крыльцо.

Солнца уже не видно было за крышами домов и за деревьями сада, но небо еще насквозь лучилось, свежей зеленой краской блестела широкая усадистая луковица новой церкви, в которой они работали. За воротами раздавались голоса собиравшихся на вечернюю посиделку девок, а в дальнем конце улицы несмело играла гармошка.

Степан постоял, переминаясь с ноги на ногу, однако так и не решился пойти за ворота, а побрел по влажной уже траве в сад. Там было тихо, в углах, заросших малиной и смородиной, уже густели тени. Яблоки на деревьях еще были зеленые и мелкие, с луковицу, но и они уже источали тонкий резкий запах.

Потом он попал на хорошо утоптанную тропинку, которая вела к бане, и пошел по ней, сам не зная зачем и куда.

За баней сад кончался, и Степан постоял у частой изгороди, которую переплела высокая, в человеческий рост, крапива. Такая же крапива растет и в Баевке за двором, и сколько мать ни билась с ней, сколько ни выкашивала, ни выдирала, так и не вывела — каждую весну крапива вымахивала еще гуще.

Степану вспомнилась и Дёля, но почему-то вообразилась она растолстевшей, под стать Михалу, мужу своему. Степан улыбнулся и побрел обратно.

Уже смеркалось, небо потемнело, тяжелой глыбой высилась над крышами луковица церкви.

На скамье под яблоней, мимо которой он давеча прошел, сидел кто-то. Степан даже вздрогнул от этой неожиданной встречи — на скамейке сидела Наталья.

— Чего тут ходите? — сказала она с усмешкой.

— А что, нельзя?

— Почему нельзя, можно, да только об эту пору вы уже спите.

Степан сел на другой конец скамейки.

— А ты почему одна? — спросил он.

— А с кем мне быть?

— Ну, с подругами, с парнями.

— Я не девка, — грустно сказала Наташа. — Я уж вдова. — И она рассказала, как два года назад утонул на сплаве ее муж, и купец взял ее из жалости работницей в свой дом.

— Только одно и название, что замуж выходила — месяца не прожили, — сказала она и грустно улыбнулась.

— А хороший муж был? — спросил Степан.

— Да кто его знает, — помолчав, сказала она. — Мало пожили вместе, не знаю...

— А чего за другого замуж не пойдешь? Вон у вас сколько парней — песни поют, на гармошке играют...

— Да как — пойдешь-то? За хорошего пошла бы, да не берут.

— Не все же одной жить?.. — сказал Степан.

— Это уж как выйдет, не своя воля, — тихо, покорно сказала Наталья, и Степану стало жалко ее. Он протянул руку и тронул ее за плечо. Она вздрогнула и изумленно уставилась на него.

— Вы что?..

Степан отдернул руку. Ему сделалось отчего-то нестерпимо стыдно. Он поднялся со скамьи.

Наташа молча исподлобья смотрела на него.

— Пойду, — сказал он.

Она не шелохнулась, ничего не сказала.

Степан потоптался возле скамейки и медленно пошел по тропе.

Чего она испугалась? Разве он хотел ее обидеть? Ему просто стало ее жалко. Но отчего-то ему было и стыдно, хотя он и сам не знал отчего.

Во флигеле Петр Андреевич спал, уронив книжку на пол. Степан разделся и тоже лег, но сна не было, и он лежал, уставясь в окно, — над занавеской виднелось черное звездное небо. Уже ночь, а Наташа, должно быть, сидит сейчас на скамейке и плачет. Степан поворочался в постели, но вид горько плачущей Наташи не выходил из головы. Он не вытерпел, поднялся, оделся, осторожно вышел во двор и пошел в сад. Но на скамейке было пусто. И, постояв, посмотрев на спокойное звездное небо, Степан вернулся во флигель.

Утром Наташа убирать комнату пришла после их ухода, и Степан опять стал думать, что обидел женщину.

После обеда Ковалинский пристроился отдохнуть в алтаре, а Степан, как обычно, взялся за работу. Он только успел развести краску, как услышал, что кто-то за его спиной хихикнул. Он оглянулся. Под сводом стояла Наташа в синем переднике, в белом, до глаз, платке.

— Ты чего здесь? — спросил Степан.

— Я хочу посмотреть, как ты рисуешь.

Степан был удивлен. Ведь он думал, что она обиделась на него.

— Значит, ты не сердишься?

— Из-за чего мне сердиться?