Сын города

– Упертой маленькой оборванки здесь нет, – сказал монах в каменном капюшоне, когда они подвели к нему Пола. Его руки метались между тазиком с темно-красной глиной и глубокими трещинами в каменной броне, заделывая их. Бронзовая статуя дворянина семнадцатого века, дополненная париком и дублетом, закаляла керамику паяльной лампой.

– Она упросила меня спеть Песню Соглашения и свалила к собору Святого Павла, одна. Полагаю, ваша дочь уже мертва.

Пол ответил монаху решительным взглядом. Он отказывался верить в подобное. Теперь это стало догматом его веры: его дочь по-прежнему жива – его доктриной спасения. Должен был найтись какой-то способ загладить свою вину.

Возможно, разглядев это в глазах мужчины, Тротуарный Монах мягко фыркнул через каменные ноздри:

– Мне жаль, старик, правда. Я знаю, куда она пошла, и мы тоже туда собираемся, но это массированное наступление, а не спасательная миссия.

Он немного помолчал, а потом добавил:

– Если это как-то поможет, это то, чего она хотела. – На мгновение его очертания расплылись, и вот он уже стоит лицом в другую сторону, занявшись чем-то другим.

– Тогда я хочу сражаться, – заявил Пол в испещренную слюдой спину монаха.

Тот разразился пораженным смехом:

– С кем? Тебя забьют, как десятинедельного теленка.

– Вам что за дело? – упрямо спросил Пол.

– Хо-хо. Теперь слышится фамильное сходство. – Секунду гравиевый голос Петриса звучал удивленно, потом – шутливо. – Кто я такой, чтобы стоять между человеком и самоубийством? – пробормотал он, становясь смертельно серьезным. – Авдий! – позвал он.

Пол вздрогнул, когда бронзовый дворянин шлепнул горку красной глины ему на шею.

– Ни один мой солдат не пойдет в бой без униформы, – пояснил монах. – Мы выступаем через полчаса. Поторапливайся. – Он замолчал, обмозговывая пришедшую в голову мысль. – Один вопрос, мистер Скоро-умру. – Пол не мог не услышать зависти в голосе монаха. – Почему ты так хочешь сражаться?

Пол дотянулся до таза с глиной и размазал пригоршню прохладной тяжелой грязи по щекам. «Когда она запечется, – подумал он, – то сохранит мое лицо навсегда». Мужчина пытался не показывать переполняющий его страх:

– Потому что это война Бет, и это то, что отцы должны делать для своих дочерей, – сказал он.

Глава 47

«Темень кромешная – нечего видеть, в воздухе пыль – нечем дышать. Только терпенье теперь нам осталось, чтобы, как ржавчина, сталь разъедать.

Хм, надо запомнить. Каре может понравиться».

Камни царапали кожу Бет, пока она ползла по туннелю. В кромешной тьме она постоянно натыкалась на стены, хотя прощупывала путь пальцами. Девушка настояла на том, чтобы вести. Виктор разворчался, но, в конце концов, уступил, пробормотав: «Дамы вперед».

В некоторых местах стены давили сильнее, чем стенки гроба, стискивая ее, словно родовые пути, и Бет проталкивала руки перед собой, складывая локти клином и ввинчиваясь вперед. Копье прижималось к спине, металл так холодил шею, что она почти пошла волдырями.

Бет ненавидела замкнутые пространства, но еще сильнее ее беспокоила полнейшая безжизненность этого места: никакой энергии, никакой жизни, протекающей там, где ее голая кожа касалась каменной кладки. Этот район был разрушен, его жизненные силы вытекли. Холодные пальцы паники обвивали горло Бет, и она изо всех сил старалась сохранять спокойствие. После столь долгого погружения в живой город, оказавшись в ловушке, она задыхалась.

Местами стены туннеля казались гладкими как стекло или – в голову неожиданно пришла идея – как обожженная кожа.

«За неимением Великого пожара, – сказал Гаттергласс, – нам приходится импровизировать».

Она касалась ран Выси, полученных во время первого великого жертвоприношения, разорванного и погребенного под последующими воплощениями. Эти шрамы были древнее скал. Бет содрогнулась от чувства близости врага.

Во тьме все делалось ближе, громче и резче. Над головой гремели моторы, и Бет подскакивала, когда с потолка сыпался гравий, заклиная себя сохранять спокойствие.

Однако, судя по непрекращающемуся потоку витиеватых непристойностей, плывущих по туннелю позади нее, Бет справлялась лучше Виктора.

– Клянусь задержкой месячных Девы Марии, – бормотал он, – с тех пор, как я последний раз почивамши под крышей, прошло уже семь годков. Какого лешего я здесь делать? – на мгновение он затих, а потом продолжил: Царица не судить меня слишком строго, не? Не обычно, что я такой трус.

Бет протянулась назад и обветренная, грубая рука сжала ее руку:

– Я знаю, Виктор. Я знаю. Если вас это утешит, у меня есть подруга, которая тоже боится замкнутых пространств. – Бет с трудом сглотнула и посмотрела вперед, в темноту. – А она на редкость храбра.

Минута шла за минутой. Единственным способом, которым Бет отмеряла время, было собственное сердцебиение, но оно слишком ускорилось, чтобы ему доверять. Девушка чувствовала непреодолимое желание говорить, болтать. «Что, если мы заблудимся? Что, если пропустим поворот в темноте? Что, если попадем в ловушку?»