Сын Грома, или Тени Голгофы

Итак, Варавва вспомнил, как, услышав вопрос прокуратора к толпе, от которого зависела его жизнь, в страхе зажмурился. Он было хотел воззвать к своему Богу Ягве, но не умел… Да, это был странный иудей, ибо он не знал своего Бога. Он, правда, побаивался Ягве, но никогда ни о чем не просил Его и лишь изредка благодарил за то, что Тот сделал его мужчиной и дал ему немного ума, чтобы справляться с повседневными делами и плести тенета богатым иудеям. И потому он не ждал от своего Бога помощи в этот трагический для себя момент. И сейчас Пилат, читая в каюте эти признания разбойника, отметил, что Варавва, как ни странно, справедлив к себе. Да уж, кому, кому, но только не Варавве было взывать к еврейскому Богу!

Когда же разбойник услышал крики «Варавву! Варавву! Отпусти, римлянин, Варавву», он подумал, что это сон, хотя никогда в жизни не видел снов. А толпа все орала: «Варавву, Варавву! Отпусти Варавву!»

Варавва боялся открыть глаза, взглянуть на оравших совершенно незнакомых ему людей, почему-то вдруг решивших погубить Назарянина и спасти его, лихого разбойника. Однако ему отрадно было слышать этот спасительный крик, но недоступно понять, почему иудеи предпочитают праведнику из Назарета ленивого и нерадивого безбожника Варавву. Он услышал, как прокуратор сказал стражникам: «Эти безумные иудеи не ведают, что творят. Отпустите им Варавву!» Тут прокуратор вновь отложил текст и задумался: неужели он действительно так сказал: «Не ведают, что творят».

Варавва в страхе открыл глаза и увидел, что прокуратор с отвращением взирает на толпу, на всех окружавших его людей и требует воды, чтобы умыть руки. Что ни говори, а богопротивное дело совершалось в тот день в претории. И это понимал даже Варавва.

Итак, открыв наконец глаза, Варавва увидел на Гаввафе рассерженного, умывающего руки Пилата, отрешенные лица приговоренных, священников в белых одеждах, разношерстную толпу… И вдали, внизу, он увидел Иерусалим, какого никогда в жизни своей не знал, хотя и вырос в притонах на окраине города. Он увидел тяжелые крепостные стены, окружавшие город, блистающие на солнце террасы Божьего храма, белые кубики окрестных домов в зелени масличных деревьев – и над всем этим благолепием висело легкое небесное марево. Варавва увидел мелькание ласточек в небе, кружение орлов в вышине… Вот прокуратор в красной тоге, римские центурионы с короткими мечами, кровь на Гаввафе… Обреченные на казнь… Увидел плачущих в толпе по Назарянину евреев… Тупое оцепенение сменилось острым желанием жить. Желание жить впервые за все дни заключения остро пронзило его.

Жить… Жить… Жить…

И еще он как бы невзначай, как бы мельком, страшась чего-то, взглянул в глаза Назарея, которому предстояло заменить его на распятии. В больших печальных глазах Царя Иудейского была тоска.

И Варавва, чего с ним сроду не бывало, нашел в сердце жалость для Назарянина. Прощай, бедный Иисус, друг по несчастью… Увы нам, увы… «А твоя теперь, счастливчик Варавва, задача – скорее скрыться отсюда. Вдруг этот варвар Пилат передумает?»