Сын Яздона

Промелькнуло передо мной множество разных начальников и негодяев, похожих друг на друга. Некоторые их подростки, ещё более жестокие, чем старые, под вечер шли к пленникам как на забаву, чтобы их колоть, стрелять, таскать девушек за волосы и издеваться над ними.

Ради развлечения эти отроки душили, взяв за шею, младших… на это всё я должен был смотреть, пока не опустилась темнота. Поставили кое-какую стражу, установили порядок и тут же ложились спать. И как волки жрали твёрдое мясо, так и постель им была не нужна. Мало кто войлок постелил под себя.

Бабы также, едва покрытые кусками полотна, ходили и ездили.

Кто-нибудь из них хватал коня за гриву или голову и уже сидел на нём. Я также видел, когда под вечер они стреляли по воронам, что слетались вместе с собаками к трупам; их стрелами убивали в воздухе, никогда не промахиваясь… а потом мясо их ели.

Никакой там молитвы, ничего Божьего не было, только у возов, где у входа висел войлок, были прицеплены какие-то идолы, которым кланялись бабы и прикладывали к ним пальцы.

Одного, который вылил на землю каплю какого-то напитка, с великим криком сразу за это обезглавили… Другого который, казалось, чего-то напился, и, видно, чем-то очернил свою хату, потому что его тоже вскоре наказали смертью, бабы, крича, выгнали из палатки.

Когда опустилась ночь и стало ещё холодней, я уже почувствовал, что дольше не выдержу на дереве, пожалуй, упаду.

Эти бестии уснули, только некоторые сторожили неподалёку.

Я принялся спускаться вниз с дерева; таким образом, поранившись и разодрав до крови тело о сучки и выступающие сухие ветки, я скорее упал, чем спустился на землю. Я думал, что от этого шелеста проснутся и меня поймают. Только собаки вдалеке залаяли, а некоторые спящие поднимали головы, с одного воза высунулась баба, а я лежал разбитый, был не в силах двинуться.

Стихло. Передо мной был густой лес, тёмная ночь, я начал постепенно вставать на ноги и ползать на четвереньках, прежде чем мне удалось расслабиться, подняться, а наконец идти или тащиться. А так как была сильная темнота, я врезался в деревья, спотыкался на корнях. Ничего во мне не болело, ни раны, что я себе заработал, падая с дерева, ни шишки от ушибов. Я шёл, полз, тащился, не зная куда, пока только слышал за собой шум их лагеря. Наконец, не знаю, когда и как, я упал, полумёртвый, под колоду – и что уже со мной делалось, не помню.

Когда я пришёл в себя, почувствовал сильную боль и покалывания… Меня уже всего облепили чёрные муравьи. Я хотел встать, но сил не было, только повременив, из последних сил я сбросил с себя всю эту мерзость целыми ладонями, с лица, с шеи, с рук, с тела, потому что повсюду уже разбежались.

Прежде чем я вытерся и вырвался, намучился немало.

К счастью, рядом была вода, хотя холодная как лёд, помывшись в которой, сбросив одежду, потом надев её снова, я как-то освежился. Я начал рассматривать лес и не сразу понял, где был… На Вусочем урочище, из которого уже знал дорогу.

Куда идти? Где была эта саранча? Где её не было? Куда бежать?

Меня начал мучить ужасный голод, который было нечем успокоить. Бог милостив, что наткнулся на какие-то грибы, которыми поддерживал жизнь, потом грыз молодые почки.

Ноги меня сами несли к Радзинам.

Когда я вышел из леса и взглянул на знакомую околицу, заломил руки. От деревни не было ни следа, торчала одна обгоревшая стена костёла, на полях вокруг не было живой души. Не оставили после себя ничего, только угли. Стаи воронов показывали, где лежали трупы.

Только ближе к вечеру в лесу я наткнулся на других беглецов, что сжалились надо мной. С ними я сидел в лесу, пока, таскаясь от одних лагерей в борах до других, не попал сюда. Когда Железец перестал говорить, на лицах слушателей было видно сострадание – но и капелька неверия. Некоторые смотрели на него косо, кашляли и молчали, другие поглядывали друг на друга. Затем Сулислав, брат воеводы, обратился к ближайшим: – То, что я о них знаю, согласуется с тем, что он рассказывает. Что с ним было, одному Богу известно, потому что и в голове могло помутиться. Старшие пожали плечами. Железец, возможно, догадался о недоверии, потому что начал сильно бить себя в грудь и клясться, что говорил не иначе, только так, как обстояли дела, по Божьему допущению, а что люди ему не вполне верили, не удивлялся, когда он сам не был уверен в том, что глаза видели. Старейшины собрались в круг, приступли к тихому совещанию. Иного спасения не было, только собраться у князя Генриха Силезского, потому что при нём собиралась большая сила. По-христиански идти на смерть, по-рыцарски погибнуть. Яздон, который слушал совещание, опустил голову на грудь, кулак, который держал закрытым, открылся. Ногой, которой владел, стукнул Муху и кивнул, чтобы его несли в избу, потому что, увидев Павлика и Воюша, брови его нахмурились и губы грозно скривились.

III

Одновременно с Яздоном, которого невольники внесли в избу, в низких дверях опустив старца на руках, вошёл также Павлик, которого позвали, а следом за ним Воюш.