Сын из Америки

— Да сбудутся мои дурные сны на наших супостатах, — сказала я. — Я еще понимаю, когда молоденькая становится отступницей для того, чтобы поправить свои дела. Иной отдаст загробную жизнь за несколько лет хорошей жизни на этой земле. Но зачем обращаться старухе?

— Вот и я бы хотела это знать, — сказала соседка. — Я стучала в дверь к Адели, но она не открыла. Пожалуйста, сходи к ней, вдруг тебе удастся узнать, что случилось. Священник приходит к ней каждый день и сидит у нее часами. Кто-то видел, как она входила в женский монастырь.

Меня как громом поразило.

— Ладно, — сказала я, — пойду узнаю.

Я была уверена, что все это либо ошибка, либо вранье. Даже в безумстве есть какой-то смысл. И все же, когда я захотела встать, мои ноги стали тяжелыми, как бревна. Я знала свою соседку — она была не из тех, кто придумывает небылицы.

Я подошла к дверям Адели — на косяке больше не было мезузы. На том месте, где висела мезуза, остался след. Я постучала в дверь, но никто не отозвался. Должно быть, это сон, сказала я себе. Я ущипнула себя за щеку — щеке было больно. Я продолжала стучать до тех пор, пока не услышала шаги. В дверях Адели был глазок с откидной заслонкой изнутри. Если живешь одна, вечно боишься воров, особенно когда твои шкафы битком набиты. Она уставилась на меня одним глазом, и меня пробрала дрожь. Она чуть приоткрыла дверь и через щель спросила меня сердито:

— Что тебе надо?

— Адель, ты не узнаешь меня?

Она ворчала, открывая дверь и пропуская меня в квартиру. Она глядела на меня подозрительно, лицо ее было бледным как смерть. Я сказала:

— Адель, мы дружили все эти годы. Разве я причинила тебе какое-нибудь зло? И отчего ты сняла мезузу? Или, не приведи Господь, то, что я слышала, — правда?

— Правда. Я больше не еврейка, — сказала она.

В глазах у меня потемнело, и мне пришлось сесть, хотя она не предлагала садиться. Я попросту рухнула на стул. Я чуть не упала в обморок, но удержалась. Я спросила:

— Зачем ты это сделала?

И она ответила:

— Я не должна ни перед кем отчитываться, но я сделала это потому, что евреи позорят мертвых. Христиане одевают покойника в самую красивую одежду. Они кладут его в гроб и покрывают цветами. Евреи обматывают своих мертвых лохмотьями и бросают в грязную яму.

Короче говоря, она обратилась, потому что хотела быть нарядной в своей могиле. Она сказала мне об этом не таясь. Все началось с кружев на ее саванах. Она так долго размышляла и до одури тревожилась, что наконец пошла к священнику…

Если бы я взялась пересказать вам все, о чем мы с ней говорили в тот день, мне бы пришлось сидеть с вами до завтрашнего утра. В тот день она была точь-в-точь ведьма. Я умоляла ее одуматься, но с таким же успехом я могла бы умолять камень.

— Я не потерплю, — сказала она, — чтобы меня выбросили, как мусор.

Ей были не по душе черепки на глазах и лоза между пальцев. Ей не нравились еврейские похороны с рыданиями плакальщиков и лошадьми, задрапированными в черное. Христианский катафалк убран венками, и идущие за ним служители несут фонари и одеты торжественно, как рыцари в старину. Она открыла шкаф и показала мне свое новое погребальное одеяние. Увы мне, она запасла себе целое приданое. Она уже купила себе могилу на католическом кладбище и заказала памятник. Помешанная? Конечно, она была помешанной, но обезумела она от своей суетности. Переезжать под старость нелегко, но я немедленно выехала из ее дома, как и все соседи. Даже владельцы лавок куда-то съехали. Драчуны с нашей улицы хотели избить ее, но старшие предупредили младших, чтобы те не смели ее касаться. Поляки убили бы нас всех. После того как мы съехали, мне говорили, что она купила себе свинцовый гроб, обитый шелком, и держала у себя дома до дня своей смерти. Она прожила всего девять месяцев после обращения. Почти все это время она пролежала больная в постели. Какая-то старая монахиня приносила ей еду и лекарства. Больше никого она к себе не пускала.

Она оставила свое имущество церкви, но воры добрались до него прежде. Ее братья и сестры — все умерли. За несколько дней до ее смерти зарядил дождь, и ее могила наполнилась водой и грязью.

Да, страсть. Человек начинает о чем-нибудь томиться, и томление ударяет ему в голову. Лишь позднее одна из племянниц Адели рассказала мне, что ее тетя никогда не ходила к врачу, заболев, потому что у нее было родимое пятно на груди. По той же причине она уклонялась от замужества — ей пришлось бы совершить ритуальное омовение и обнаружить свой недостаток. От нее всегда разило духами.