Сын Казана

До полудня он не уходил далеко от хижины, но всего только один раз осмелился приблизиться к пожарищу и обнюхать груду все еще дымившихся на снегу обгорелых бревен. Опять и опять заходил он вокруг расчистки, среди которой стояла хижина, и все время старался держаться кустарников и лесной опушки, нюхал воздух и прислушивался. Два раза сбегал к обрыву над речкой. Перед вечером он ощутил в себе какой-то странный импульс, который вдруг погнал его в лес. Он теперь уже не бежал открыто: подозрительность, осторожность и боязнь вновь пробудили в нем все инстинкты волка. Заложив уши назад, чуть не к самому затылку, опустив хвост так, что он стал волочиться по снегу, и изогнув спину чисто по-волчьи, он был теперь совершенно неотличим от теней сосен и можжевельников. Он шел наверняка, прямо, точно по нитке, протянутой через лес, и еще в сумерках добрался до того места, где Нипиза когда-то сбросила Мак-Таггарта с кручи в омут. На месте того шалаша из веток можжевельника теперь стояло нечто вроде юрты, сделанное из березовой коры и не пропускавшее в себя воду. Это помог устроить Нипизе ее отец Пьеро еще истекшим летом. Бари вошел в него, поднял голову и в ожидании чего-то низко завыл.

Ответа не последовало. В юрте было холодно и темно. Он отлично разглядел два одеяла, которые находились там всегда несколько ящиков, в которых Нипиза хранила свои запасы, и печечка, которую соорудил сам Пьеро из листов железа и старой жести. Но Нипизы там не оказалось. Не было ее и около юрты. На снегу не видно было ничьих следов, кроме оставленных его же собственным хвостом.

Было уже темно, когда Бари возвратился опять к пожарищу. Всю ночь он продержался около покинутого собачника, и все это время, не переставая, падал снег, так что к утру Бари уже угрузал в нем по самые плечи.

Но с рассветом небо прояснилось. Взошло солнце, и кругом стало так ярко, что трудно было смотреть. С его появлением к Бари возвратились новые надежды и ожидания. Еще более, чем вчера, он старался понять, и это ему никак не удавалось. Ну разумеется, Нипиза скоро должна вернуться! Он услышит ее голос. Вот сию минуту она неожиданно должна появиться из леса! Сейчас до него долетит какой-нибудь сигнал о ней. Во всяком случае, что-нибудь, не одно, так другое, а должно сейчас случиться!

При малейшем звуке он вздрагивал и быстро останавливался и внюхивался в каждое дуновение ветерка. Все время он был на ногах. Вся местность вокруг сгоревшей избушки была сплошь покрыта его следами; они тянулись от собачника до самой вековой сосны и были настолько многочисленны, что казалось, будто там на целые полмили вокруг и вплоть до кручи над рекой бродила целая стая волков.

В полдень им овладел опять второй непобедимый импульс. Это были не рассудок и не инстинкт. Это была борьба между ними обоими: ум дикого животного старался осилить тайну непостижимого, постигнуть то, чего нельзя было увидеть глазами и услышать ушами. Нипиза не могла быть в хижине, потому что теперь не существовало и самой хижины. Не было ее и в юрте. Он не нашел ее и на круче. А уж с Пьеро в могиле она и подавно не лежала…

Ага! Она, вероятно, ушла далеко осматривать расставленные ловушки и силки!..

И он побежал туда, держась на северо-запад.

ЗИМА, ПОЛНАЯ ОЖИДАНИЙ

Ни один человек не может так ясно чуять дыхание смерти, как это делает северная собака. Иногда предчувствие ее приходит к ней вместе с ветром. Тысячи хозяев Дальнего Севера могут поклясться вам, что их собаки предостерегали их от смерти или уведомляли их о смерти за целые часы раньше, чем она приходила, и многие из этих тысяч знают по опыту, что их упряжки всякий раз упорно останавливались и не хотели бежать дальше, если в полумиле от них вдруг оказывался где-нибудь в палатке или в шалаше непогребенный покойник.

Вчера Бари ощутил своим обонянием смерть и без малейшего участия своего рассудка уже знал, что покойником был Пьеро. Как он узнал об этом и почему именно принял это как уже свершившийся факт, это составляет тайну, над которой еще поработают в будущем те, кто не допускает в животном ничего другого, кроме инстинкта. Совершенно не зная, что такое смерть, Бари отлично понимал, что Пьеро был мертв. Во всяком случае, он был совершенно убежден в том, что больше уже никогда не увидит Пьеро, никогда не услышит его голоса и скрипа снега под его лыжами, а потому и не старался вовсе его отыскивать. Пьеро ушел навсегда. Но чтобы умерла Нипиза, этого он никак не мог усвоить. Он испытывал безграничное беспокойство: то, что доходило до него из глубин реки, заставляло его дрожать от страха и недоумения он чувствовал, что здесь должно было иметь место что-то странное, что-то необъяснимое, и если вдруг завыл тогда, стоя на краю кручи над рекой, то во всяком случае не о Нипизе, а оттого, что вдруг почуял смерть Пьеро. Ибо он был уверен, что Нипиза еще жива, и эта уверенность еще так в нем велика, что вот он бежит сейчас отыскивать ее у расставленных ловушек, как был уверен вчера, что она находится в юрте из березовой коры.