Сын короля Ричарда

То ли от радости, то ли от скуки король Англии устроил большой пир, ели там немного, но зато вино лилось рекой. Его величество пробовал то южное, то северное — мускат, сицилийскую мальвазию, этну и красное марсальское, базиликату, монтепульччано и фраскати. Итальянским не ограничилось, слуги понесли на столы кувшины с самыми лучшими луарскими и бордоскими винами. Вино было всякое — и крепкое, и не очень, но Ричард пил его как воду и, конечно, изрядно захмелел. Дик, как всегда сидевший поблизости, замечал, как стекленеют королевские глаза, багровеет лицо, медленными становятся движения рук. Он обводил присутствующих тяжелым взглядом, который под действием вина стал еще более страшным. Кравчий жестом велел откупорить еще один бочонок, на этот раз с испанской красной риойей, наполнил кубок и протянул королю. Но его величество с размаху ударил по кубку, и вино, широко плеснув, окатило темно-багряным белоснежную одежду слуги. Тот едва не выронил блюдо начиненных виноградом перепелов. Ричард вскочил с места и от души грохнул кулаком по столу.

— Грех! Все это грех, господа! — рявкнул он. На удар августейшего кулака отозвалась вся посуда — подпрыгнули тяжелые кувшины, а блюдо с поросенком передвинулось ближе к архиепископу Лангрскому, который уставился на него осоловелыми мутными глазами.

— Да-да, все мы греховны! — продолжил английский государь. — Даже вы, святые отцы.

Он хорошенько пнул по короткой скамье, на которой сидело трое служителей церкви в длинных белых одеяниях, и все трое, поскольку тоже изрядно набрались, полетели на пол. Встать им помогли подбежавшие слуги, к прискорбию своему вынужденные оставаться трезвыми.

К тому моменту, когда все три священника утвердились вертикально, король Ричард начал длинную тираду на великолепной латыни, суть которой сводилась к тому, что необходимо срочно покаяться в грехах. Хотя служители Церкви подчинялись лишь служителям Церкви и вроде бы не зависели от светских владык, это было лишь иллюзией, и злить правителя не следовало. Так что большинство епископов всецело поддержали начинание английского государя.

Дику пришло в голову, что устраивать всеобщее покаяние в подобном состоянии несколько странно.

Но он, как всегда, промолчал, предпочитая оставлять свое мнение при себе. Кроме того, его все равно никто не стал бы слушать.

Судя по всему, королю пришло в голову покаяться немедленно, и, отшвырнув кресло, он направился к выходу. За ним, как положено, потянулись свита и все гости, даже те, кто не слушал никаких излияний Ричарда и не понимал, куда именно все направились. Окруженный стайкой архиепископов, как утка — утятами, король зашагал в Реджинальдову капеллу, как в ближайшую, которую он смог вспомнить. Капелла была маленькая, укрытая от ветра фруктовыми деревьями, с массивными колоннами и низким сводом. Тяжелые двери распахнули настежь. Английский государь растолкал служек и ввалился внутрь, распространяя вокруг себя пряный запах пота и вина.

Слуги и те из гостей, что пили умеренно, были ошеломлены, когда правитель, остановившись в дверях капеллы, принялся срывать с себя одежду. В сторону полетели тяжелый плащ, подбитый мехом и густо расшитый затейливыми узорами, короткая парчовая котта и длинная широкая камиза, упал пояс, король взялся за завязки штанов. От его заросшего волосом белого тела в холодном воздухе шел пар. Даже самым пьяным священникам стало не по себе.

— Грешен! — кричал Ричард. — О, как я грешен! Корнуоллец отвернулся. Он не разделял оживления служителей Церкви, присутствовавших при пьяном покаянии, видимо, считавших, что состояние раскаивающегося грешника не важно, тем более если этот грешник — король. Дик не считал себя очень религиозным человеком, и о собственном мнении по самым разным поводам, предпочитал молчать. Решив, что государю в капелле ничего не угрожает, он развернулся и пошел прочь — развеяться.

Ему не нравилась Сицилия, хотя корнуоллец не мог отрицать, что ее пейзажи пронизаны какой-то особенной прелестью. Кроме того, этот итальянский остров напоминал молодому рыцарю Шотландию — те же горы, когда поросшие лесом, когда голо-каменистые, те же пашни в долинах, те же холодные дожди. Конечно, для Шотландии подобная погода нормальна весной или осенью, а здесь — зимой, и ароматы царят иные, и люди другие. Но насколько? Одни косились и, когда он отворачивался, плевали на землю, должно быть, мечтая вонзить нож в спину. Для них все англичане были на одно лицо, неважно, кому из них мстить за обиды. Другие же говорили мягко, пытались произносить слова яснее, чтоб их легче было понять, и свежевыпеченный хлеб протягивали со словами:

— Prenderlo… Di tutto cuore… Gratis.[36]

Были и такие, как ни странно…