Сын леса

До утра можно было отдыхать спокойно. Колонистам не по силам шляться в темноте. Он затолкал в рюкзак кое-что из вещей и растянулся на нарах, похрустывая сухарем. В ногах свернулась кошка. По законам леса она, домашняя тварь, не могла целый год жить здесь, оставаясь подолгу без хозяина. Но ведь как-то умудрялась выживать. Теперь урчала, свернувшись в ногах, радовалась, что хозяин вернулся. Жаль было кошку. Вдруг и выживет: вода рядом, мышей много.

Ну а если нет, то примет смерть, достойную зверя и не будет торчать ее хвост из помойки.

Утром, чуть зачирикала ранняя пташка в кустах, Алик выложил на пол пару черствых лепешек, потрепал кошку по загривку, запер избу и ушел к перевалу, вверх по пади. Там среди последних, закаменевших на ветрах, деревьев спрятал мелкокалиберную винтовку, завернув ее в старые тряпки и сунув в сухую выгнившую изнутри валежину. Здесь ей не опасны были ни дождь, ни снег. Снова кочевал Алик.

8

В город он попал будто по вызову. В конторе как раз формировалась бригада из бичей, уголовничков и беглых каторжан — Индеец принимал меры для гарантированного выполнения годового плана. Среди этого сброда были знакомые из старой чикинды, потерявшие свои участки или возвращавшиеся на забубенную стезю после очередной попытки устроиться и выжить в городе. Забрасывалась бригада в труднодоступный горный район. Во дворе «Травлекпрома» была поставлена палатка, возле нее валялись спальные мешки, рюкзаки и чемоданы.

— Подмога прибыла! — увидев Алика, похмельно захохотала Зинка, скаля прокуренные зубы. Ее лицо до черноты было прожжено солнцем, на острых коленках в выцветших хэбэшных штанах лежал тяжелый дробовик. Года три назад, когда у Зинки с Удавом был свой участок в приграничном районе, Алик частенько бывал у них.

— Где бичуете? — спросил он, присаживаясь рядом на свой тощий рюкзак.

— Да вот, прошлый год как путевые устроились на работу, нам и комнату в бараке дали. Володя-то запил. Оно и понятно. Попробуй, удержись, когда магазин через дорогу… А участок мы потеряли. Индеец к зиме обещает новый дать.

Алик кивнул и подумал, глядя на нее: «Пока никому не сдам свой участок. Кто знает, как еще все обернется».

— На охоту собираешься? — кивнул на дробовик.

— Наши пошли на разборку в Черный Ишак. Кого-то там местные обидели.

Скоро прибегут. Может и побитые. Жду вот!

Зинка откинула полог палатки, там стоял ящик с вином. Вытащила бутылку:

— Подкрепись пока!

Алик вздохнул:

— С возвращеницем, Алик Кошибаевич! — сковырнул жестяную пробку и, почти не отрываясь, опорожнил бутылку. Крякнул. Был тихий загородный вечер, быстро темнело.

— Слышишь?! — вытянула шею Зинка. — Топают… И кричат. Ты пока хоть дубину возьми.

Въездные железные ворота были заперты, но узкая дверь в них с грохотом распахнулась. Через нее, матерясь, кинулись сразу несколько человек. Двое перескочили через ворота. С той стороны кто-то завыл.

— Зинка, чего вылупилась? Стреляй! — заорал Удав, размазывая кровь по лицу.

Алик выломал точеную ножку от старого стола управляющего, выброшенного из конторы, кинулся к двери, зафехтовал удобной дубинкой, но с улицы напирали и дверь закрыть не удавалось. Он не слышал выстрелов, просто резко дернулись и гулко загудели ворота. Нападавшие вместо того, чтобы разбежаться, посыпались сверху, как картошка из куля, забегали по двору. Заскрипела тормозами машина, Алик успел заметить, запирая дверь, — милицейская. В груди неприятно похолодело.

С той стороны властно затарабанили:

— Эй, кто стрелял?

— Никто не стрелял! Это я ворота захлопнула, — хриплым елейным голосом ответила Зинка и выглянула за калитку. Алик, забившись между складом и забором, вытирал рукавом разбитый нос. Кто-то дергался у него под боком. Он оглянулся: незнакомый парень, затиснутый им в глубь щели, извивался ужом и поскуливал, топчась на пышном крапивном кусте.

— Ну, ничего себе грохот. Как из шестнадцатого калибра, — удивился тонкий голос со стороны улицы.

— А ты кто?

— Сторожиха «Травлекпрома», — с готовностью выпалила Зинка. — Рабочий день закончен, пускать никого не велено…

Машина отъехала. Из щелей, из крапивы осторожно вылезали мужики — свои и чужие.

— Я тебя чем бил, паскуда? — уже напирал на кого-то Удав, седой, лысый, безносый, кривой от стародавнего выстрела дробью, снесшего ему пол-лица. — Я тебя честно, кулаком, а ты меня кружкой по морде, попишу, падла!

Кто-то прыснул за его спиной, и вдруг этот нервный смешок превратился в дружный хохот. Удав еще матюгнулся раз-другой и тоже захохотал, разинув сомовью пасть, сплевывая кровь с беззубых десен.

Свои и чужие допили ящик дешевого вина, толпой отправились куда-то искать брагу — магазины уже были закрыты. Опять Алик был среди своей, нелюбимой, но понятной толпы.

* * *

В город он выбрался из ударной бригады только через два месяца с машиной нарезанной эфедры. Траву сдал, деньги получил. А в магазинах за вином и водкой толкалась очередь, будто за мясом. «Ну, блин… Да чем так давиться — лучше в „турчатник“ на такси съездить».

— Алик! — пискнул чей-то голосок в толпе. Он бы и внимания на него не обратил. Кто-то толкнул его в бок.