Сын Люцифера. Книга 4. Демон

— «В начале было слово»...

СЫН ЛЮЦИФЕРА. День 22-й

И настал двадцать второй день.

И сказал Люцифер Своему Сыну:

— Эгоизм лежит у человека в основе всего. Даже любви. По-настоящему человек любит только самого себя. Все остальные чувства относительны. Имеют свою пробу и цену.

РЕВЕРС

«Ребенка ж положи ты на груди моей:

Кому ж, как не ему, лежать теперь со мною».

Маргарита, «Фауст», Гете.

«Она не первая».

Мефистофель, «Фауст», Гете.

«Золотая листва,

Вместе с верностью, рвется к концу».

Ю. Шевчук

1.

Чашка выпала из рук Маера и с грохотом упала на блюдце. Осколки разлетелись по всему столу и посыпались на пол. Брызги горячего чая залили Маеру брюки и всю рубашку. Но Маер ничего этого не замечал. Он сидел в оцепенении, раскрыв рот, и смотрел на телевизор. На телеэкран. Состояние его было близко к шоковому.

Как это «разбился»?!.. «Все погибли»!.. Как это «все»?!.. Как?! Не верю!! Не может этого быть!!! Может, это все-таки другой самолет?.. Не тот?.. «Москва–Сочи»... Ну, да!.. Москва–Сочи... Не может быть!!!!

Таня, жена Маера, с его пятилетним сыном летела именно на этом самолете. Москва–Сочи. Именно сегодня. Маер сам их на аэродром отвозил. Он и лететь вообще-то вместе с ней собирался, но так уж получилось, в последний момент... Билет сдать пришлось... дела проклятые. Как обычно.

Решили, что он завтра-послезавтра прилетит. Как получится. Как уладит тут все. И вот... «Уладил»! И ведь она не хотела одна лететь, он ее сам уговорил! Настоял. Просто чуть ли не насильно заставил! «Чего вам тут в Москве в этой жаре париться!.. Пара лишних дней... У моря...»

«У моря». «Пара лишних дней». Длиною в вечность. Бог ты мой! Они бы сейчас живы были! Живы!! Мы бы вместе сейчас сидели и чай пили. Я сам их убил. Сам! На смерть отправил. Сам! Сам!! Сам!!! Я убийца. Господи! Господи...

Маер мучительно застонал, закрыл глаза и принялся раскачиваться взад-вперед на стуле. Он чувствовал внутри какую-то сосущую, ледяную пустоту, которая все разрасталась, разрасталась... какую-то чудовищную, неимоверную тяжесть, которая на него откуда-то сверху все наваливалась, наваливалась, наваливалась...

Когда Маер пришел в себя, он обнаружил, что лежит на полу на кухне среди осколков посуды, в луже тепловатого чая. Судя по всему, с ним случилось что-то вроде обморока, и он на какое-то время потерял сознание.

Лучше бы я тут и умер, на этом грязном полу.., — в бесконечной тоске подумал Маер, даже не пытаясь подняться. — От инсульта какого-нибудь или разрыва сердца. Это лучше всего было бы.

Он полежал еще немного, потом все же нехотя пошевелился и, кряхтя, медленно, с трудом встал с пола.

Надо, наверное, в аэропорт позвонить... — вяло стал соображать он. — А вдруг это все-таки не тот рейс?.. Хотя какой там «не тот»! Москва–Сочи. Тот самый. Он же сам их в самолет сажал. Д-д-да-а... «Посадил». Называется. Дда-аа...

Господи! Гос-по-ди!! Но почему?! Почему??!! Почему все так получилось?! Почему я с ними не полетел?! Лучше бы мы все вместе разбились. Или вообще я один, а они бы живы остались. Это невозможно! Как я теперь жить буду! Зачем мне вообще теперь жить?! Зачем?!

Маер бесцельно побродил по пустой квартире. Переодеться или убраться на кухне ему даже не пришло в голову. Все это было не важно. Не имело значения. Ничего теперь вообще не имело значения. Кроме одного. ИХ БОЛЬШЕ НЕТ! Нет!! Вот вчера они были, смеялись, шутили — а сегодня их уже нет. Нет! и никогда больше не будет! Никогда! Какое страшное слово! Нечеловеческое какое-то. Ни-когда. Бездна. Ничто. Пропасть. Провал в вечность. Все пройдет, все изменится... Время.., боль... Я могу прожить еще много лет... Состарюсь.., умру. Но сколько бы я ни прожил, их я уже не увижу. Они уже не вернутся. Никогда.

Маер чуть не завыл от нестерпимой боли, которая терзала раскаленными когтями душу, сминала ее в комок, рвала на части. Ему страстно захотелось разбежаться, броситься на стену и разбить об нее голову. Или еще лучше просто выпрыгнуть из окна. С балкона. Да-да! Немедленно! Вот прямо сейчас!! Чего тянуть!

Маер шагнул стремительно к открытой балконной двери и вдруг замер, как вкопанный. На балконе кто-то был. Какой-то худощавый мужчина лет сорока стоял, облокотившись на перила, и задумчиво курил. Услышав движение Маера, он с некоторым недоумением обернулся, кинул взгляд на часы и потом только, подняв глаза на Маера, приветливо ему улыбнулся.