Сын на отца

Первопрестольная встретила его колокольным звоном — десятки тысяч жителей высыпали на улицы, и он, пересевший уже на коня, махал приветливо ладонью коленопреклоненным жителям, что восторженно его встречали ликующими криками. Однако на пути встретилось несколько разгромленных домов — там проживали наиболее верные клевреты царя Петра, его подручные и фискалы, поднявшиеся из самых низов, отчего заслужили яростное недоброжелательство со стороны черни. Нужно было «спустить пар» накопившегося недовольства у городских обывателей, однако быстро взявшие власть в свои руки бояре, сделали все, чтобы погромы начались и окончились именно на них.

Рациональный подход, тем более ситуация успокоилась после прочтения манифеста царя и великого государя Алексея, второго этого имени, который был озвучен глашатаями на всех городских перекрестках. После этого высказывать симпатии царю Петру стало смертельно опасно — обыватели могли просто растерзать таких приспешников.

Иностранная одежда исчезла с улиц в мгновение ока — ее продолжали носить только жители Немецкой слободы и военные, однако все они нашивали на нее белые кресты, в знак преданности молодому царю.

У древних стен Кремля из красного кирпича его торжественно встречали огромные толпы празднично одетых «лучших людей» — дворянство, духовенство, купечество, заводчики. Отдельной стеной стояли бояре в высоких бобровых шапках и расшитых золотом и каменьями тяжелых шубах. Как Петр не насаждал европейский образ жизни, но прежние одеяния были заботливо сохранены в дедовских сундуках и ларях. Так и стояли с посохами в руках, только безбородые, но уже с седой щетиной на щеках, и еще короткими волосами, дабы носить опостылевшие всем парики, с непонятно каких женщин остриженные.

Алексей прошелся мимо этих толп, стараясь сохранить величественность. Посетил Архангельский Собор, где преклонил колени перед каменными плитами усыпальниц деда Алексея Михайловича, дядей Ивана и Федора, тоже бывших царями. После долгих стараний, благо никто не видел как он прижал шитый золотом рукав к лицу, удалось заплакать — луковый раствор сыграл свою роль. И все дружно жалели плачущего навзрыд молодого царя, что так любит своих родичей.

Затем отстоял литургию в Успенском Соборе вместо праздничного коронования проведенную, вернее, наспех состряпанную местоблюстителем патриаршего престола процедуру. Все иерархи церкви согласились признать прошедшую в Суздале коронацию, так как затягивать признание молодого царя стало смертельно опасно для всех мятежников, а ведь таковыми оказались практически все жители огромного города.

Так что вышел из собора под ликующие крики, на заплетающихся шагах дошел до Красного крыльца — его заслонили плотной шеренгой бояре и митрополиты с епископами — удалось выпить кубок горячего вина со специями, что взбодрило его на короткое время. И тогда с Красного крыльца Алексей обратился к огромной толпе, которая мгновенно притихла. Так в жизни он никогда не говорил — с экспрессией и ярко, люди рыдали вместе с ним, и ликовали. И немудрено — молодой монарх всегда вызывает сочувствие, особенно истерзанный вместе с матерью-царицей пытками, которые произвели по приказу мерзкого самозванца. Но они как-то выжили в отличие от тех тысяч несчастных, что погибли от мучительств и казней узурпатора. И память о них должна сохраниться в сердцах всех православных…

Второй день прошел не менее суматошно — заседание собранной Боярской Думы удалось провести как по нотам. Сам Алексей сидел в центральном кресле в золотом парчовом одеянии, в шапке Мономаха, со скипетром и державой в руках. По бокам обе царицы, величавые, в столь же торжественных одеяниях — справа матушка, Евдокия Федоровна из рода Лопухиных, а справа вдовая супруга дяди царя Ивана Прасковья Федоровна, из рода Салтыковых, что смотрела на него крайне благожелательно.

Этой зимой она вместе с местоблюстителем митрополитом Стефаном отпросилась у царя Петра отъехать из Петербурга и посетить Троицу. В лавре побыли недолго — начался переворот, и они оказались в Москве в самый его разгар. Жаль третья вдовая царица, Марфа из рода Апраксиных, жена Федора Алексеевича умерла два года назад, по официальной версии просто откушала отравленных грибочков.

Бывает, ничего не поделаешь!

Вскрытие несчастной вдовы проводил сам царственный любитель хирургии, дабы установить ее девственность — ведь в браке со смертельно больным царем она провела несколько недель, и Петр Алексеевич решил, со свойственным ему цинизмом, удостоверится, так сказать, собственными глазами. И с нескрываемой радостью подтвердил сей факт, передав огромные богатства умершей своему генерал-адмиралу Федору Апраксину.

Алексей нисколько не удивился рассказу — в Ленинграде он видел в Кунсткамере огромный ларец с выдранными царской дланью зубами. Царь был практикующим стоматологом и любил это занятие — доверху полон не только гнилыми, но и вполне целыми зубами.