Сын Наполеона

— Знаете ли, у вас жар, — заключил мастер лечебных дел, взяв герцога за запястье и нащупав его пульс. — Ложитесь и выпейте успокоительного, я вам сейчас пропишу. Вы носитесь по лесу, промочили ноги — трава, мокрая от росы… Немедленно лечиться, Ваше Высочество! Мне, знаете ли, поручено следить за вашим здоровьем. Но я впервые вижу такого несговорчивого больного!

— Не болен я! Я здоров, здоров, доктор! — взвился герцог. — Ладно, чтобы доставить вам удовольствие, ложусь спать и выпью ваше лекарство.

На следующий день здоровехонький герцог проснулся еще более озабоченным поведением Лизбет. Что же случилось? Явно случилось, но что, хотелось бы ему знать?

Самым ужасным было то, что без сопровождения он не мог никуда улизнуть. Утро — не ночь.

Герцог решил потерпеть до обеда. Едва с обедом было покончено, он взял книгу и, как всегда, одетый студентом, с фуражкой на голове, отправился гулять под высокими деревьями Шенбрунна. Скоро его скрыла густая листва.

Обычно, дойдя до круглой поляны, он резко поворачивал, крался вдоль стены до маленькой дверцы, от которой у него был ключ, открывал ее и оказывался вне замка. Затем шел к аллее, выходящей к трактиру «Роза», добирался до лестницы во дворе, и, если его случайно замечали, он давал понять, что идет к Фридриху, другом которого считался.

На этот раз, прокравшись вдоль стены парка до аллеи, ведущей к трактиру, он пошел не обычным путем, а по узкой тропинке добрался до пригорода и переправился через реку.

Франц шел по городу, счастливый оттого, что его никто не узнавал. Он смотрел по сторонам и видел, как горожане, закончив работу, направлялись к пивным и кафе, чтобы предаться дополнительному десерту — кофе со взбитыми сливками, удивительно вкусному. В «ресторациях», развлекая клиентов, сидящих под деревьями, звучала музыка. Кареты доставляли элегантные пары в театр. Герцогу легко дышалось среди веселой и беззаботной толпы. Люди скинули с себя заботы дня и не думали ни о чем, кроме приятного времяпрепровождения.

Вот он уже в пригороде Асперн, где все еще жила мать Лизбет. Единственная надежда — через нее узнать, что с девушкой. «В крайнем случае, — думал Франц, — можно отправить госпожу Ландсдорф во дворец за новостями».

Волнуясь, вбежал он по лестнице этого скромного дома, где впервые встретился с Лизбет. Герцог вспоминал начало их дружбы, волнение девушки, неуверенность, которая охватила его в первый день, когда он оказался в ее обществе. Прошлое промелькнуло перед ним, одновременно такое близкое и такое далекое. Он сказал себе с горечью: его положение, ранг, имя были препятствием спокойному счастью, которое уже отведал и которым хотел наслаждаться еще. С тревогой и тоской он думал о том, что придет момент, когда все это резко оборвется.

Сможет ли он когда-нибудь чувствовать себя свободно? Позволит ли судьба продолжать любить тайно, без чьего-либо ведома, девушку, по положению такую далекую от него самого? «Разумеется, — думал он, — полицию невозможно долго водить за нос, они наверняка в курсе, хотя, нужно отдать им должное, видимо, потому что в моем поведении нет ничего такого, что могло бы угрожать государству, они создают для меня видимость спокойной жизни.

Сколько времени они будут терпеть? А может, уже все закончилось? Да еще Лизбет пропала, а она еще не пропустила ни одного свидания. Нас окружают враги. За бедной девочкой так же шпионят, как и за мной.

До сих пор канцлер закрывал глаза на мои похождения. Неужели, когда пришло настоящее счастье, он решится вдруг все поломать? Его не должно беспокоить это, здесь не замешана политика.

Какое зло причиняем мы, любя друг друга? Каким честолюбивым планам мешает наша любовь? Меня держат в стороне от всех политических дел. Никакие страсти двора не проникают в мои апартаменты, похожие на золоченую клетку. Меня держат в неведении обо всем, и только вчера, случайно, я узнал во время приема посла Франции о важных событиях, произошедших в Париже.

Что для меня революция? Отзвук далекого грома. Мне хочется жить вдали от бурь. Я молод, но как же я устал! Почему мне нельзя жить просто, спокойно, неприметно, тем более меня заставили забыть, что я сын Наполеона?

Они, даже мертвого, боятся отца! Может быть, они так же боятся и меня, того, кто представляет собой лишь его жалкую тень! И из-за этого они ударят по несчастному ребенку, единственным преступлением которого в их глазах является преданность мне? Они отстраняют от меня всех, кто мог бы ободрить меня, придать мне смелости, зажечь пламя в моем сердце, которое равнодушно ко всему, за исключением Лизбет. Они хотят моего одиночества?» И в горькой безнадежности герцог прошептал: