Сын охотника на медведей. Тропа войны. Зверобой

– Дочь моя не всегда говорит разумно перед советом вождей, – сказал Райвенук, – иначе не пришло бы ей в голову такое предложение. Двое моих воинов уже пали под ударами пленника, и могила их слишком тесна для третьего покойника. Гуроны не имеют намерения стеснять своих мертвецов. Иди с миром, дочь моя, и займи свое место возле Сумахи. Пусть краснокожие еще раз покажут перед зрителями свою ловкость, и пусть белый человек на опыте докажет, что он не боится их пуль.

Хетти не умела долго спорить и, привыкнув повиноваться старшим, послушно села на бревно рядом с Сумахой, отвернувшись от страшной сцены, которая разыгрывалась на середине круга.

После того воины опять заняли места и приготовились показать свое искусство. Они расположились недалеко от жертвы, и, следовательно, им было довольно удобно стрелять так, чтобы пуля не коснулась пленника. Однако, если, с одной стороны, близость расстояния уменьшала опасность для Зверобоя, то, с другой, нервы его подвергались самому тяжкому испытанию, потому что глаза его были прямо обращены на ружейное дуло. Хитрые гуроны рассчитывали на это обстоятельство и были почти уверены, что пленник непременно струсит. Для этого каждый из них, делая более или менее страшные движения, старался, чтобы пуля не коснулась головы. Выстрелы следовали за выстрелами, а Зверобой не получил еще ни одной раны. Никто, однако, при всей внимательности, не мог заметить в нем ни дрожания мускулов, ни даже малейшего колебания ресниц. Эта удивительная твердость превосходила все, что до сих пор при подобных обстоятельствах видели гуроны. После того как пять или шесть гуронов всадили свои пули в разные точки на дереве, Зверобой решился высказать свое откровенное мнение о ничтожестве их искусства.

– Это, минги, называется у вас искусной стрельбой? – сказал он почти презрительным тоном. – Так, уверяю вас, стреляет почти всякая делаварка, и я даже видел на берегах Мохока молодых голландок, которые стреляют гораздо лучше. Развяжите меня и дайте карабин в мои руки: я берусь на расстоянии сотни ярдов пригвоздить к любому дереву самый малейший клочок волос, да не один раз, а двадцать, тридцать, сотню раз сряду, если только карабин будет исправен.

Глухой и грозный ропот раздался вслед за этим холодным сарказмом, и все молодые люди пришли в бешенство при этом упреке из уст человека, который до того презирал их искусство, что даже ни разу не моргнул, между тем как их выстрелы буквально могли опалить его лицо. Райвенук понял опасность и, не теряя ни минуты, поспешил своим вмешательством предупредить свирепую расправу, которая теперь готовилась для пленника. Он подошел к раздраженным воинам, и его красноречие обуздало их лютость.

– Я вижу, в чем тут дело, – сказал он. – Мы поступили точь-в-точь, как бледнолицые, которые вечером запирают свои двери из опасения краснокожих. Замков и запоров у них бездна, а если запалить их дом, они сгорят все до единого, прежде чем отыщут запрятанные ключи и отодвинут засовы. Видите ли, в чем дело: мы уже слишком скрутили нашего пленника, поэтому веревки мешают дрожать его членам. Развяжите его, и тогда мы увидим, из какого материала сработано его тело.

Множество рук принялось разрезать веревки, которыми Бампо был привязан к дереву. Через полминуты он был уже совершенно свободен, как в ту пору, когда бежал на гору. Но прошло несколько минут, прежде чем кровообращение могло восстановиться в его онемевших членах. Райвенук уговорил своих воинов немного подождать под тем благовидным предлогом, что пленник, собравшийся с силами, поневоле обнаружит чувство страха, которое им овладеет. Настоящее намерение хитрого вождя состояло в том, чтобы дать время охладиться страстям. Зверобой, помахав руками и сделав несколько шагов, почувствовал, что кровь его течет свободно и физические силы к нему возвратились, как будто ничего с ним не случилось.

Человек молодой и здоровый редко думает о смерти. При виде ножей, томагавков и ружейных дул Зверобой, связанный по рукам и ногам, считал себя уже погибшим. Но, лишь только он почувствовал возможность владеть своими членами, надежда мгновенно возродилась в его сердце, и с этой минуты изменились все его планы. Он опять обдумывал средства ускользнуть от жестокости своих врагов и вновь сделаться обитателем лесов, крепким и сильным, решительным и находчивым. Его ум получил всю свою природную гибкость, и он, казалось, готов был вызвать на открытый бой целые полчища краснокожих.