Сын племени навахов

Горб Бизона, услышав меня, вздрогнув и попятился. Его воины рванулись вперед и оттеснили меня; я не мог нанести ему удар. Тогда на помощь подоспели тэва. Ножами, копьями, дубинками пробивали они мне дорогу к вождю навахов. А я, нанося удары, кричал на языке навахов:

— Убийцы моего брата и отца, я отомщу вам!

Навахи, слышавшие меня, не понимали, почему один из тэва обращается к ним на их родном языке. Они растерялись, а я этим воспользовался и, пробившись вперед, к Горбу Бизона, сразил его палицей. Тогда навахи пришли в смятение и обратились в бегство. Громко кричали они, что вождь их убит. Они убежали в поля и дальше, на север, а мы их не преследовали, потому что должны были выгнать тех, кто успел пробраться в пуэбло. Когда опасность миновала, я бросился к Начитиме. Он был жив, я уловил слабое биение его сердца.

В пуэбло были убиты только пятеро навахов. Остальные — их было человек двадцать — спрыгнули с северной стены и спаслись бегством. Тогда женщины разобрали заграждение из бревен и бросились нам навстречу; одни отыскивали своих любимых, другие, узнав о смерти мужа или сына, громко рыдали. Я стоял на коленях подле Начитимы. Келемана подбежала ко мне и, убедившись, что он жив, спросила:

— Где Одинокий Утес?

— Убит! — ответил я, указывая на его труп.

Она бросилась к нему, обхватила обеими руками и заплакала.

Чоромана принесла воды. Мы обмыли голову Начитимы, а когда он очнулся, помогли ему сесть. Воины уносили мертвых и раненых в пуэбло. Пришли оба кацика и стали расспрашивать нас, велики ли потери. Вдруг зимний кацик воскликнул:

— А где же Огота?

Никто ему не ответил, и тогда он повторил свой вопрос. Вдруг Чоромана, ухаживавшая за Начитимой, вскочила и сердито сказала:

— Я тебе скажу все, что о нем знаю. Он был с нами, женщинами, в конце поля. Когда мужчины побежали сюда, к пуэбло, он отстал, бросился ко мне, схватил за руки и потащил за собой. Он хотел, чтобы я убежала и спряталась вместе с ним. А я расцарапала ему лицо и укусила его. Он меня отпустил. Тогда я догнала Келеману, и больше я его не видела. Огота трус! Должно быть, он прячется где-нибудь в кустах.

Когда Чоромана умолкла, воин, который был вождем южного сторожевого отряда, громко проговорил:

— Да, Огота там, в кустах. Но сейчас он не прячется. Он умер.

— Умер! — закричала его мать.

— Но навахов там не было. Кто же его убил? — вмешалась его тетка.

— Я могу только сказать, что он умер смертью труса, — ответил воин.

— Это ты его убил! — взвизгнула мать Оготы. — Ты или кто-нибудь из твоего отряда! Отвечай! Я требую, чтобы ты мне сказал, кто его убил! Убийца тоже умрет!

Воин упорно молчал.

Так погиб мой враг Огота.

Это был печальный день для нас, жителей Покводжа. Тридцать пять мужчин и семь женщин были убиты; вопли и стоны раздавались в каждом доме. Уложив Начитиму на мягкое ложе из одеял и звериных шкур, Келемана, Чоромана и я перенесли тело моего бедного брата к реке и похоронили его на берегу. С нами была и старая Поаниу, нашептывавшая слова утешения.

Настал вечер. В тот день мы не ели, но голода не чувствовали. Начитима глухо стонал, а мы с Келеманой оплакивали умершего. Потом пришла Чоромана, принесла сосновых щепок и развела огонь в очаге. Поцеловав меня, она уселась рядом с Келеманой, обняла ее и стала утешать. Вдруг мы услышали, как какой-то старик на площади повторяет снова и снова:

— Вы, оплакивающие умерших, утешьтесь! Настанет день, когда мы отомстим за них!

— Но никто не вернет моего дорогого сына, — со вздохом сказала Келемана.

Потом раздался голос нашего старого кацика:

— Слушайте, члены Патуабу! Совещания завтра не будет. Мы встретимся через шесть дней. Соберемся мы не здесь, а в киве зимнего народа.

Я совсем забыл о том, что завтра должна была решиться судьба моя и моего брата. А теперь уже никто не мог его осудить.

— Значит, вместо одного дня мне осталось жить еще шесть дней, сказал я.

— Ты с ума сошел! — воскликнула Келемана. — Сегодня ты спас Покводж. Неужели ты думаешь, что теперь Патуабу может тебя осудить?

— Ты можешь быть спокоен: все будут на твоей стороне, — слабым голосом проговорил Начитима.

Но мне показалось, что он сам далеко не спокоен.

— На этом собрании они выберут нового военного вождя — должно быть, тебя, Начитима, — сказала Чоромана.

— Нет, не меня, — отозвался он. — До конца жизни я буду Самайо Оджки.

— Я знаю, кого они выберут, — вмешалась Келемана.

— Я тоже знаю! Вождем будет Уампус, мой будущий муж! воскликнула Чоромана.

Я не хотел говорить о своих опасениях. Члены Патуабу, всегда собиравшиеся в летней киве, теперь должны были встретиться в киве зимнего народа, друзей и родственников Оготы. Это не предвещало добра. А мне сильнее, чем когда-либо, хотелось жить.

Несмотря на великое наше горе, мы должны были работать. На следующее утро Келемана и я засевали поле Кутовы, а потом стали чинить и прочищать ачеквиа — оросительные каналы на нашем участке. Работали молча и думали только об Одиноком Утесе, который навеки ушел от нас.