Сын погибели

Стража у покоев Его Святейшества отсалютовала, увидев перед собой храброго капитана ди Гуеско. Дежуривший у дверей секретарь папского камерария,[72] приветственно кивнув барону, приоткрыл дверь, спеша доложить Папе Гонорию II о прибытии капитана его гвардейцев.

Свои разносят сплетни по всей стране клеветники,
Умей хранить молчанье наветам вопреки.
Немногословный рыцарь дамами всегда любим.
Он человек надежный. Куда спокойней с ним!
Пока язык болтает, не надейся на успех!
Внакладе пустомеля: болтунам — и смех, и грех,[73]

слышалось из глубины кабинета наследника апостола Петра.

— Прервись, Эрманн. — Голос за дверью звучал властно, хотя и негромко. — Пусть он войдет.

Анджело Майорано набрал в грудь воздуха, выпустил его сквозь сомкнутые губы и рывком, едва не задев стражника, открыл дверь.

— Ваше Святейшество, — Мултазим Иблис ворвался в папские покои и рухнул на колени, звеня кольчугой, — о милосердии умоляю! Виновен, mea culpa! Это мой грех!

— Что случилось, Анджело? — Понтифик удивленно поднял брови. Прежде ему никогда не доводилось лицезреть своего бравого капитана в столь неловком и неопрятном виде: доспех покрыт пылью, как древний фолиант, гербовая котта висит клочьями, щетина на щеках минимум неделю не встречалась с бритвой.

— Ужасное, ужасное горе! Дон Гуэдальфо Бенчи, этот святой человек… Его больше нет с нами! — Майорано опустил голову, точно подставляя шею под удар меча.

— До меня доходили какие-то странные нелепые слухи, будто ты и твои люди умертвили его близ Пармы.

— Это подлый навет! Я спас его от коварных убийц, иначе, осмелюсь спросить, был бы я сейчас здесь? Решился бы я предстать пред тем, кому дана власть над ключами Царствия небесного и врат Преисподней? Я спас его, но, увы, увы… недолго мне суждено было радоваться.

— Я не поверил слухам и решил дождаться твоего прибытия, мой храбрый Анджело. Когда б не вернулся, тебя бы отыскали и в гареме султана Египта. Но я знал — ты честный рыцарь, и вижу, что не обманулся. Говори же, что произошло.

— Не смею, — всхлипнул старый пират, исподтишка разглядывая драгоценные камни в перстнях, унизывавших пальцы Гонория II.

«Черти б его разорвали! — крутилось у него в голове. — Готов поспорить, Его Святейшество варит золото и превращает булыжники в этакие сокровища. Но где же он хранит свой дьяволов гримуарий? Эх, остаться бы с Папой наедине! Хоть не на день, хоть на полдня!»

— Отчего же? Если нет на тебе греха — ты ни в чем не виновен. Если же грех невольный — я прощаю его.

— Ваше Святейшество, не мне судить о том, грешен ли я. Господь свидетель — я делал, что мог, но, увы, спасти преподобнейшего фра Гуэдальфо оказалось выше человеческих сил.

— Говори толком! — потребовал слуга слуг Господних.

— Близ Пармы нам удалось уйти от коварных убийц, посланных вашими тайными врагами. Мы, сделав изрядный крюк, добрались до Франции, но там нас ждала новая беда. — Майорано тяжело вздохнул. — Имя ей — волк в овечьей шкуре — аббат Бернар из Клерво!

— Что? — нахмурился понтифик. — Что на этот раз позволил себе этот гнусный выскочка?! Один раз он уже изгнал моего посланца, в самых мерзких выражениях изъявив непочтение к Риму. Во имя Господнего милосердия я не стал карать его, объявив лишь свое недовольство, а теперь этот негодяй поднял руку на моего легата?

— Попав в земли Франции, мы очень скоро угодили в западню, о которой и гадать не могли. Граф Тибо Шампанский — цепной пес нечестивого аббата, возомнившего себя пророком, — остановил нас и потребовал от преподобного фра Гуэдальфо следовать за ним в Клерво. Мы готовы были драться, покуда кровь хотя бы каплей оставалась в жилах, но благороднейший, добрейший фра Гуэдальфо запретил нам: он еще верил, что слово истины поможет одному служителю Господа понять другого. Мы были вынуждены повиноваться… Лишив коней, а заодно с тем — оружия, нас выпроводили прочь из земель графа Шампанского.

— Да как он смеет! — Понтифик грохнул кулаком о вызолоченный подлокотник. — Разоружать моих людей, моих гвардейцев?! Отлучаю! Отлучаю от церкви его и всю Шампань!

— Это не все, Ваше Святейшество. Не теряя времени, я бросился на поиски короля Людовика, и небо было так благосклонно, что очень скоро нашел его, но было уже поздно. Мне неведомо, каким ужасающим пыткам Бернар Клервоский и его мерзкие ублюдки подвергли столь благородного и великодушного человека, каким был фра Гуэдальфо Бенчи, но только вскоре после моего прибытия к христианнейшему королю Франции стало известно, что на владения его наложен интердикт.

Бледность залила аристократическое лицо Папы Гонория, и его тонкий античный нос стал похож на ястребиный клюв.

— Мятеж… Подавить! Я наложу такую епитимью! — Он с хрустом сжал пальцы. — Кровавыми слезами оплачут негодяи день, когда они появились на свет.