Сын Портоса

— Если ваше величество желает, чтобы мадемуазель дю Трамбле была представлена при дворе, надо поспешить. Иначе… — Тяжело вздохнув, она прикрыла лицо веером. Людовик мог подумать, что фаворитка прячет слезы — в действительности она пыталась скрыть выражение торжества.

Отвернувшись от обеих дам и от остальных придворных, король склонился на пьедестал и погрузился в раздумье, когда внезапно услышал рядом с собой шепот — как будто мрамор обрел дар речи.

— Не правда ли, она божественно прекрасна?

Король резко обернулся, и с его губ сорвалось имя герцога д'Аламеды. Это и в самом деле был Арамис, незаметно подкравшийся и приветствовавший короля Франции. Последнего, впрочем, весьма разозлило вмешательство в его мысли, к тому же он явно не питал любви к испанскому герцогу. Людовик никогда не забывал о трагическом эпизоде молодости, рассказанном нами в романе «Виконт де Бражелон», который с таким же успехом мог бы быть назван «Заговор Арамиса». Напомним, что целью этого заговора было посадить на трон брата-близнеца Людовика, в юности заключенного в Бастилию и кончившего свою несчастную жизнь в другой тюрьме, где его, скрывшего лицо под железной маской и охраняемого капитаном д'Артаньяном, видели Атос и его сын Рауль. Король помнил, что Арамис осмелился захватить его силой, когда при помощи исполина Портоса похитил его из замка Во и заточил в темницу, где он едва не погиб от ужаса, гнева и отчаяния. Стоящий рядом с ним старик однажды лишил его трона, чтобы посадить на него его живое подобие, а такие поступки короли не прощают никогда. Поэтому от Людовика XIV трудно было ожидать, чтобы он простил шевалье д'Эрбле, епископа ваннского, товарища Портоса и друга Фуке — того самого Арамиса, который за много лет до упомянутого заговора вынудил его мать, Анну Австрийскую, принять поставленные им условия. Но Арамис знал, что говорил, когда он заверил Атоса во время бегства от королевского правосудия, что ему достаточно добраться до Испании, дабы примириться с королем, к которому он выказывал свое презрение. И в самом деле, являясь генералом ордена иезуитов, Арамис смог возвыситься до звания посла Испании при французском дворе. Причины государственной политики вынудили Людовика радушно принять герцога д'Аламеду, доверенное лицо его шурина Карла II. Все же задавать подобный вопрос королю было почти беспрецедентным случаем, поэтому лицо Людовика приняло холодное и высокомерное выражение.

— Сударь, — осведомился он тоном, соответствующим его взгляду, — вы, кажется, задали мне вопрос?

— Упаси Бог, чтобы я настолько забылся, государь, — кланяясь, ответил старый герцог. — Я просто отважился откликнуться на мысли вашего величества. Умоляю простить мне мою ошибку или мой проступок.

— О ком вы говорите? — спросил король, впечатленный проницательностью собеседника.

— О даме, которая только что имела честь говорить с вашим величеством и…

— Ах, да, госпожа де Монтеспан объявила, что удаляется в монастырь.

«Она пострижется в монахини! — подумал Арамис. — Ну, что ж, тогда маркиза станет обитать в моих владениях, и я буду знать обо всех ее помыслах». — Вслух же он произнес: — Я говорил о другой, младшей даме. Маркиза, бесспорно, красива, но она всего лишь прекраснейшая из земных существ, в то время, как ее компаньонка походит на ангела, слетевшего с небес. Мадемуазель дю Трамбле…

— Так вы знаете ее.

— Да, к великому счастью, и беру на себя смелость добавить, что никогда еще столь возвышенная и смелая душа, как у нее, не находила более прелестной обители.

Во время последовавшего молчания враждебность монарха к послу боролась с вспыхнувшим в нем страстным любопытством.

— Вы начали говорить, что мадемуазель дю Трамбле…

— Она происходит из знатного анжуйского семейства и своим именем, характером и добродетелями заслуживает все милости, которые король может ей даровать.

— В настоящее время, сударь, она ничего не просит, кроме защиты.

— Защиты? Неужели у такого ангела могут быть враги?

— Была сделана попытка ее похитить.

— Возможно ли это?

— Ее преследует какой-то негодяй, остающийся пока неизвестным, но я найду его и отдам в руки правосудия.

Герцог д'Аламеда не моргнул глазом.

— Вы можете быть уверены, государь, — горячо воскликнул он, — что никто не ратует за наказание виновных более ревностно, чем я. Ах, если бы я мог стать вдвое моложе — перенестись в тот счастливейший возраст, когда вы уже не мальчик, но еще и не засохший лист, и можете влюбляться, можете наказывать и вознаграждать собственной рукой!

Король глубоко вздохнул.

— Сейчас ваше величество переживает пору расцвета, — продолжал Арамис, — хотя с принцами не следует говорить о старости и смерти, но все же эти вздохи свидетельствуют о тревожном состоянии ума, ибо, по всеобщему мнению, веселье — признак здоровья.

— Должен признаться, герцог, что перед вами не особенно счастливый человек.