Сын Ретта Батлера

— Нет… я над собой! — точно так же ответил Бо. — Никогда еще мне не было так смешно… Ой, я сейчас лопну… Ой, держите меня…

Собака, недоуменно смотревшая на смеющуюся хозяйку, вдруг тоже залилась лаем. И это вызвало у Бо и Эльзы новый приступ смеха.

Потом они гуляли по улицам, рассматривали памятники, которые Бо уже видел много раз, заглядывали в витрины магазинов, и все смешило их, как детей.

— Ну, нам пора переодеваться, — сказала Эльза, когда часы на ратуше пробили шесть раз. — Я заеду за вами в семь. Вы успеете?

— А можно я заеду за вами? — спросил Бо.

— Нет, конечно, мне ведь по дороге, а вам в обратную сторону.

— Но дело в том, что я боюсь идти на прием.

— Почему?

— Потому что там я точно лопну от смеха. А мне хочется еще немного пожить.

— Но тогда почему вы хотите заезжать за мной? Мы пойдем куда-нибудь еще?

— Да. Мы пойдем к вам, — сказал Бо и весь сжался внутренне, ожидая если не оплеухи, то во всяком случае — резкого отказа.

— Отлично, — сказала Эльза. — Тогда я жду вас. Впрочем, что я говорю. Вам же не надо переодеваться, чтобы прийти ко мне в гости.

— Не надо. Если у вас, конечно, не будет какого-нибудь короля.

— Все, пошли. Здесь совсем рядом. А вы знаете, я и сама не очень-то люблю приемы…

Архитектор, строивший дом, в котором жила Эльза, был, очевидно, помешан на барокко. Колонны, статуи, лепнина, мрамор и бронза здесь были в таком обилии, что их хватило бы на несколько дворцов.

— Мне тоже не нравится, — сказала Эльза, поймав растерянный взгляд Бо. — Все время кажется, что я живу в музее.

— А мне — ничего. — Бо посмотрел на строй статуй. — Мне нравится, когда много народа.

— Ганс, накройте стол для ужина двоих. Мы сегодня остаемся дома, — сказала она молчаливому слуге, принимавшему их верхнюю одежду. — Пойдемте в зал?

— Да, звучит заманчиво, словно предстоит спектакль.

В большом зале со стрельчатыми окнами и дубовыми панелями было намного просторнее из-за отсутствия украшений. Только большая кованная из железа люстра свисала с потолка. Посреди зала стоял биллиардный стол, по стенам висели шпаги, сабли, старинные пистолеты. Здесь же была рапирная дорожка и даже гимнастические снаряды и гири.

— Вы умеете фехтовать? — спросила Эльза.

— Нет. Никогда этим не занимался. В Америке, знаете ли, это не модно.

— А вы занимаетесь только тем, что модно?

— Что вы! Я сам создаю моду. Скажем, после моего спектакля «Школа злословия» половина Нью-Йорка надела жабо.

— Ну, тогда мы сыграем на биллиарде.

— Неужели все время надо чем-то заниматься? — сказал Бо. — Куда-то спешить, развлекать себя? Неужели нельзя просто посидеть и поговорить? Вы, кажется, хотели о чем-то спросить меня.

Эльза достала из кармана золотой портсигар с тонкими папиросами и закурила.

И это тоже было для Бо открытием. Он впервые видел женщину, которая курит. Впрочем, он решил ничему не удивляться.

— Я слышала, вы были в Африке? — спросила Эльза.

— Да. Но это долгая история. Впрочем, если вам интересно…

— Нет-нет, не стоит.

Эльза выпустила облачко дыма и внимательно проследила, как оно растаяло в воздухе.

— Мы чего-то ждем? — спросил Бо.

— Вообще-то да, — сказала Эльза.

— Чего же?

— Прилива вашей смелости. — Эльза повернула голову к Бо и посмотрела ему в глаза.

«Та-ак, — подумал Бо. — Вот так, значит?»

Чувство неловкости и растерянности уже угнетало его. Он почти физически ощущал свою никчемность, провинциализм, ограниченность. Эта женщина совсем лишила его уверенности. Она заставляла его все время играть какого-то другого человека, каким Бо никогда не был. Она превратила его в мальчишку, который надел отцовский костюм и пришел на танцы. Он из кожи вон лезет, чтобы выглядеть взрослым и опытным. А сам боится взглянуть даме в глаза.

Бо встал.

— Я пойду, — сказал он. — Боюсь, у меня ничего не получается.

— Да-да, — сказала Эльза. — Идите.

Она снова иронично улыбнулась и снова пустила облачко дыма.

— Простите меня, — сказал Бо. — Я, наверное, действительно не тот, за кого вы меня приняли.

— Да, — согласилась Эльза.

— Всего доброго.

— Прощайте.

Бо вышел в переднюю, надел пальто, погладил прибежавшую собаку и вышел на улицу.

Конечно, это было бегство. Позорное, жалкое бегство. Хорошо, что наступил вечер и прохожие не видели, как Бо краснеет до корней волос при одном воспоминании о сегодняшнем знакомстве.

Он слышал, конечно, о движении суфражисток, даже думал всегда, что поддерживает их борьбу за равные права с мужчинами. Нет, не только думал. Он, помнится, как-то подписывал их петицию. Все их требования казались ему вполне разумными и достойными.

Но теперь выходило, что именно против него было направлено это движение. Не лично против Бо, но против всего строя мыслей мужской половины человечества. И все разумные и достойные требования суфражисток становились вдруг неприемлемыми и абсурдными, когда дело касалось лично тебя.

«— А что, собственно, произошло? — думал Бо, как обычно, диалогически. — Почему я решил, что это мое, данное от рождения право, брать женщину под мышку и тащить, куда мне вздумается? Почему я знакомлюсь с ней, а не она со мной? Почему я приглашаю, а не она?