Сын Розовой Медведицы

В воздухе опять закружились снежинки. Сперва они были редкими. Начавшийся ветер будто донес только горстку хлопьев, сорвав их с белых пиков, донес и развеял над станом. А четверть часа спустя вокруг уже ничего не было видно. Сразу все побелело, помутилось, температура резко упала, и началась круговерть.

— Каим, — сказал Ильберс Сагитову, — прикрой Хуги еще кошмой и назначь дежурство, как мы условились.

— Все сделано, селеке.

— Ну спасибо, значит, можно спать.

Но если бы он мог уснуть… Он чувствовал, что изнемогает от усталости, что его тело просит покоя. Но на душе было ужасно скверно.

Ильберс прилег рядом с Сорокиным и укрылся с головой. Сорокин уже тихо посапывал. Сон, наверно, пришел к нему сразу, как только он лег и закрыл глаза. Храпели и остальные. Ильберс попробовал думать об Айгуль. Скоро он вернется в Алма-Ату. Теперь осталось совсем немного. Потом будет свадьба. Он пригласит на нее всех друзей и знакомых. В его дом на правах хозяйки войдет женщина, лучшая женщина на свете. Тогда в жизни будет все: увлекательная научная работа, разнообразный отдых, любовь, какие-то новые устремления. «А что ожидает твоего двоюродного брата, который лежит сейчас связанным?» — не к месту возник вопрос. «Вот еще! — сердито подумал Ильберс. — При чем тут брат? Просто глупо отождествлять наши судьбы…»

Ильберсу стало жарко. Он отбросил полог. На лицо посыпались холодные покалывающие снежинки.

— Тьфу ты дьявол! Да где же сон-то?

Метель в горах разыгрывалась все сильнее. Скрипел в камнях упругий ветер, и сквозь этот скрип долетал откуда-то тягучий одинокий вой красного волка. Костры давно погасли и даже не дымились. На кострищах выросли белые холмики снега. Ильберс полежал, послушал вьюжную ночь и как-то вдруг сразу провалился в ошеломляющую бездну сна.

…Его кто-то долго тряс за плечо. Он слышал, что трясут, просят проснуться, но проснуться не мог.

— Селене, селеке, проснитесь! — тормошили его.

Он с трудом разлепил глаза.

— Что?… Что случилось?

— Селеке, ему плохо.

Над ним стоял Каражай.

— Кому плохо? — все еще не понимал Ильберс.

— Ему. Он мечется. Говорю, ему плохо!..

Сонной одури как не бывало. Ильберс вскочил. Было совсем светло и тихо. Так тихо, что писк комара был бы слышен на расстоянии. Легкая красивая заря, разлившаяся за четкими очертаниями снежных пиков, красила чистое голубеющее небо розовыми полосами. Все вокруг было белым-бело. Только далеко внизу, там, где лежала долина Черной Смерти, вызывающе зеленели луга и лес. Снежные летние бураны не спускаются ниже ореховых лесов.

В лагере все спали непробудным сном.

Ильберс поспешил за Каражаем. На носилках метался Хуги. Одеяло и кошма, которыми его прикрыли, валялись рядом. Связанный пленник конвульсивно дергался, перекатывал голову, как в бреду, бился ею о концы палок. Все тело у него стало каким-то синюшно-матовым.

Первым побуждением Ильберса было разрезать на нем веревки. Конечно же, это случилось из-за нарушения нормального кровообращения. Не очень-то соблюдая осторожность, Ильберс придавил выгибающееся на носилках тело, стал ощупывать петли аркана. В самом деле, их пора было давно ослабить. Он торопливо стал перепускать петли, перевязывать узлы.

— Ну-ну, — приговаривал, — успокойся. Вот теперь лучше. Сейчас все восстановится.

Хуги все еще перекатывал голову. Глаза были широко открыты. В них метался животный страх. Ильберс схватил пригоршню снега, прижал к его лбу.

— Держи ему голову, — сказал он Каражаю. — Сейчас, сейчас все пройдет.

Через некоторое время буйство Хуги действительно прошло. Взгляд прояснился, и в глазах появилось нечто осмысленное, человеческое. Он внимательно поглядел на Ильберса, а потом тихо вздохнул и отвернулся. У Ильберса будто все оборвалось внутри от этого взгляда, и от этого человеческого вздоха, и от того, что Хуги, совсем как сломленный неволей человек, от него отвернулся.

— Селеке, он, кажется, уснул. Я пойду разбужу Айбека, — сказал Каражай негромко. — Идите спать.

— Не надо будить, — ответил Ильберс. — Иди, Каражай. Я теперь все равно не усну. Я подежурю. Иди.

Каражай ушел

Малиновая заря все больше облегала небо. Просыпающийся день гнал от Ильберса ночные страхи и мрачные мысли, навеянные разгулявшейся стихией. Недаром ведь все живое тянется поутру к свету, к теплу, к солнечным лучам. Каждой иголочкой трепещет сосна, пережившая тревожную ночь, каждый лепесток цветка, прибитый морозцем, пытается снова ожить; даже оттаявшая мошка спешит расправить окоченевшие крылья и подняться в воздух. «А пожалуй, Федор Борисович все-таки прав, — подумал Ильберс. — Ведь это были признаки самой настоящей нервной горячки. Петли аркана здесь ни при чем».

Взгляд Ильберса упал на лицо Хуги. Тот смотрел вверх, в небо, и в глазах его была такая тоска, что Ильберсу снова стало не по себе. «А ведь он погибнет, — опять кольнула Ильберса мысль. — Мы едва ли довезем его до Кошпала. Его психика действительно очень ранима. Что же сделать? Как поступить?»

Успокоившееся лицо Хуги опять вдруг задергало тиком, потом снова начались конвульсии. Ильберс кинулся к шалашу, разбудил Сорокина.