Сын Сарбая

Ш. Бейшеналиев СЫН САРБАЯ Повесть

Герою Социалистического Труда Р. Сартбаеву посвящаю

Часть первая ПЛЕМЯ УНИЖЕННЫХ (След отца)

ГЛАВА I

Не доверяя зоркости своих глаз, старый Сарб'aй приставил ко лбу заскорузлую, мозолистую руку и, выдвинув вперед седой щетинистый подбородок, стал вглядываться в толпу мальчишек.

На ярко-зеленом лужке шла борьба или просто возня. Ребята бросались друг на друга, визжали, катались по траве — буйное племя, радостное и веселое. Кое-как одетые, обутые, кто в отцовские армейские сапоги, кто в рваные ботинки, а кто и в брезентовые опорки с деревянными подошвами, мальчишки не замечали ни холодного весеннего ветра, ни накрапывающего дождя. Им все было нипочем.

Сарбай смотрел, смотрел и нашел наконец в толпе того, кого искал. Крутолобый плечистый мальчуган прыгал то на одного, то на другого, падал и вскакивал, сбивал товарищей подножкой, садился на них верхом; его узловатые длинные руки мелькали то там, то здесь, его босые, омытые росой, красные от холода ноги так и выплясывали на мокрой траве. Сквозь прорехи рубашки виднелось голое тело. Все мальчишки были плохо одеты, но тот, кого с таким пристальным вниманием искал Сарбай, выглядел просто оборвышем… и нисколько этим не смущался. Сильный, цепкий, бойкий, голосистый, он был центром и душой этого живого клубка. Его звонкий голос раздавался по всей округе и рождал горное эхо.

Узнав наконец в оборвыше своего сына, Сарбай криво улыбнулся и покачал головой. Он сел прямо на землю в тени ветхого коровника, сложил крест-накрест ноги и задумался.

Эх-хе-хе, неужто и правда прошло столько лет!

Тринадцать лет…

Да-а, уже тринадцать лет, как пришло к тебе то доброе счастье, которое ты так долго искал, которого так долго ждал.

Сарбаю уже тогда перевалило за сорок, седеть начал, при встрече демобилизованные красноармейцы величали его отцом, а жизнь, настоящая жизнь, у него еще и не начиналась. Был и тогда женат Сарбай, но не рождались у жены его дети. По совету заезжего муллы[1] вымаливал себе прощения у создателя богобоязненный Сарбай. Он думал, он искал, чем грешен перед аллахом, за что аллах наказал бездетностью. Искал и найти не мог. Вот разве пост не соблюдал и работал в праздники… С детских лет работал Сарбай, не считаясь ни с чем. Сперва на бая: пас его овец, лепил ему кизяки, кормил его охотничьих собак. Потом в колхоз вступил и в колхозе тоже безотказно делал все, что ему поручали. Никогда не воровал Сарбай, никого не обманывал, и с женой жили они душа в душу. За что же ему такая немилость? Богатых, говорит мулла, карает аллах за богатство; ленивых, говорит мулла, карает аллах за безделье. Никогда Сарбай не был богатым, никогда не позволял себе лениться… Так ходил в тоске Сарбай, покусывая свои седовато-рыжие усы и думая тяжелую думу, как вдруг, неведомо почему, свалилось на него счастье.

Тринадцать лет назад…

…Летнее пастбище в горах. Раннее утро. На зеленом холме ждет судьбы, запахнувшись в груботканый чепкень[2], надвинув на лоб потрепанный белый войлочный колпак, Сарбай. Он ссутулился, скривился, как верблюд, как одногорбый верблюд. Да, как одногорбый большой верблюд, опустившийся на колени, сжался Сарбай. Он один на холме, чутко прислушивается к тому, что делается внизу, в долине, где стоит его бедная юрта. Он на коленях ждет судьбы и ждет, чтобы женские голоса принесли ему добрые вести. Совсем один на цветущем холме. Даже не молится — уже поздно молиться, ребенок рождается, его жена рожает, вокруг нее в юрте толпятся те, кому надлежит там быть. В странном напряжении ждет Сарбай крика младенца и весь дрожит от желания, чтобы крик был мужской. И верит Сарбай, что сумеет, сумеет узнать первый крик — мужской он или женский. Сына ждет, счастья ждет рыжеусый Сарбай. На цветущем холме среди гор, стоя на коленях, ждет сына Сарбай сорокалетний.

Мгновения обратились в часы, а часы — в годы.

И вот из долины, залитой свежими лучами нового солнца, послышался крик. Из белой юрты, где открыты, откинуты и верхняя и боковая кошмы, оповещая весь свет, раздался крик ребенка. Раньше серой была юрта, сейчас, с криком ребенка, белой стала, и свет стал белым, и по лицу Сарбая, теряясь в зарослях усов и в отращенной за девять месяцев редкой бороде, пробежала слеза. И вот он сам, Сарбай, став тяжелым и неуклюжим, топорщит полы грубого чепкеня и бежит, бежит с холма к юрте, к белой юрте, откуда слышен крик мужчины, первый крик сына, первый крик человека.

Добежал Сарбай до юрты, чуть не упал от радости — он уже знал, что сын. Но в двери стояла разбитная говорливая женщина.

— С тебя суюнчи[3] причитается за радостную весть. Сын у тебя, сын! Прокричи на ухо молитву и дай ему имя! Ой-е! Что за отец у сына… Вот мальчик на руках, вот он лежит, кричи скорей имя… Имя надо прокричать, понимаешь, нет?