Сын шевалье

— Но никто не проявил бы такого великодушия, я уверена. Впрочем, если вы настаиваете на своем утверждении, я не стану спорить. Однако, сударь, при всей вашей скромности, будете ли вы уверять, что все, подобно вам, посмели бы воспротивиться приказу короля с таким величественным видом, какой был у вас? Рядом с вами король показался мне очень маленьким. Все ли, подобно вам, рискнули бы головой, ибо вооруженный мятеж карается эшафотом? И ради чего? Чтобы оказать поддержку незнакомцу… просто потому, что незнакомец этот показался вам правым. Видите, сударь, вы не решаетесь уверять меня в этом. Я же знаю, сударь, что лишь вы один в целом мире способны на такое сверхчеловеческое благородство. Вот почему к вам обращены моя вечная признательность, мое безграничное восхищение, мое трепетное уважение, которые я испытываю более за то, что вами уже сделано, нежели за согласие помочь такой бедной и незначительной девушке, как я.

Пока она говорила, Жеан пребывал едва ли не в экстазе, а трое храбрецов разинули рты в восторженном изумлении. Никогда не доводилось им слышать такой проникновенный голос. Возможно, они не слишком хорошо понимали ее слова — черт побери, ведь речь шла о чувствах, им совершенно неведомых! — но очарование голоса вкупе с почти неземной красотой девушки заставляло их восхищаться всем, что она произносила.

Что до Пардальяна, то, невзирая на возраст, он сохранил качество, отличавшее его всю жизнь, — глубокую чувствительность. Его не могли не растрогать похвалы, главным достоинством которых, помимо многих других, была абсолютная искренность. Он не мог не поддаться колдовским чарам, исходившим от Бертиль. Но в то же время он оставался неисправимым сорванцом, всегда готовым посмеяться над самим собой. Именно поэтому, напустив на себя преувеличенно-торжественный вид, он ответил таким тоном, что нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно:

— Пусть будет по-вашему! В очередной раз признаю себя священным паладином, доблестным воином и образцом рыцарства… Оставим это. Пора перейти к делу.

И, обращаясь преимущественно к Жеану, добавил:

— С вашего позволения, я пойду вперед один. Ноги у меня хорошие, так что я сумею опередить вас на четверть часа. Это даст мне возможность разбудить моих друзей и объяснить им, что от них потребуется. Таким образом, этой девочке, которая, должно быть, падает от усталости, не придется ждать, и ее сразу отведут отдыхать, в чем она, несомненно, очень нуждается.

— Что вы за человек! — воскликнул в умилении Жеан. — Вы подумали обо всем!

— Тем временем, — продолжал Пардальян, пожав плечами в ответ на этот комплимент, — вы, не торопясь, пойдете к улице Фур. Недалеко от бывшего дворца королевы, который носит теперь название Суассон, находится дом герцога д'Андильи. Именно туда мы направляемся. Здание это очень легко узнать, потому что почти везде вы увидите каменные или бронзовые изваяния бычьих голов.

— Я знаю это место, — сказал Жеан. — Этот дом прозвали Бычьим дворцом. А еще его называют жилищем Испанца.

— Именно так. До скорой встречи… Всего хорошего, храбрецы!

Пардальян поклонился со свойственным ему надменным изяществом Бертиль, дружески помахал рукой Жеану и слегка кивнул троим головорезам, гордым и растроганным, ибо к подобным знакам внимания они не привыкли.

Затем шевалье быстрым шагом двинулся вперед и вскоре исчез из виду. Жеан мог бы теперь обоййтись без своих людей… Слав Богу, у него и одного достало бы сил защитить возлюбленную. Но из деликатности, которую она вознаградила улыбкой, он не воспользовался обстоятельствами, чтобы остаться с ней наедине, и скомандовал:

— В путь! Куда идти, вы знаете.

Глава 16 ВОСПОМИНАНИЯ И РАЗДУМЬЯ ГРАФА ДЕ МАРЖАНСИ

До улицы Фур им не встретилась ни единая живая душа.

Здесь же перед ними вдруг появился какой-то монах, выросший словно из-под земли. Опасаться, впрочем, было нечего: монах прошел мимо, не обратив на них никакого внимания.

Однако Жеан, судя по всему, знал этого монаха, ибо, заметив его, поспешно надвинул шляпу на глаза и закрыл рукой нижнюю часть лица (как, возможно, помнит читатель, плащ он отдал девушке). Бертиль также была знакома с монахом, поскольку подняла воротник и уткнулась в него носом. То был чисто машинальный жест со стороны молодых людей: прохожий выглядел совершенно безобидным, и встреча с ним не имела никакого значения.

Наконец, узнали монаха и трое храбрецов, переглянувшихся с насмешливой улыбкой.

— Эге! — промолвил Эскаргас. — Сдается мне, пьяница Парфе Гулар сегодня рано вышел из монастыря.

— А я думаю, он, наоборот, возвращается к своим приятелям-капуцинам, — возразил Гренгай.

— Счастье, что он нас не заметил, — фыркнул рассудительный Каркань. — От этой винной бочки отвязаться невозможно.

— Да уж, у мессира Жеана хватает других забот, чем поить брата Парфе Гулара.

— Но минут через десять хорошо бы догнать монаха. Мы бы повели его ужинать вместе с нами. Пропойца был бы счастлив, а нас повеселил бы своими сальными анекдотами.