Сын шевалье

Портшез тронулся с места. Трое храбрецов охраняли его со шпагами наголо. Кончини шел сзади. Рот его кривился в ужасной усмешке, и он бормотал, не отрывая горящего взора от Бертиль:

— Лакей?! За это слово, красавица моя, ты заплатишь кровавыми слезами!

Глава 13 ЛЮБОВНОЕ ГНЕЗДЫШКО СИНЬОРА КОНЧИНИ

Маленький отряд двинулся в сторону Сены.

Примерно в тридцати шагах, крадучись, следовал Саэтта, выползший из своего убежища.

В это время с противоположной стороны к дому Бертиль быстрым шагом подходил какой-то дворянин. Это был Жеан Храбрый, возвратившийся домой после всех приключений тревожной ночи.

Остановившись под заветным балконом, он быстро огляделся проверяя, все ли в порядке. Вдали двигался портшез в сопровождении эскорта, и молодой человек равнодушно отвернулся, дабы осмотреть ближайшие подступы к дому любимой.

Покой и безмолвие царили на улице, где все, казалось, спало праведным сном. Жеан на какое-то мгновение задумался, не сводя глаз с балкона и тяжело вздыхая, затем отворил свою дверь. Зная, что никто за ним не наблюдает, он все же еще раз подозрительно глянул вокруг и послал балкону воздушный поцелуй, вложив в него всю свою любовь.

И тут же втянул голову в плечи, словно воришка, пойманный за руку; покраснев, как школьник, он, перескакивая через четыре ступеньки, вихрем взлетел по узкой лестнице, ведущей в мансарду, служившую ему жильем.

Тем временем Кончини продолжал свой путь. Маленький отряд пересек площадь Труа-Мари, только что расширенную с целью облегчить доступ к Новому мосту, повернул налево, углубившись на улицу Бюшри, еще раз свернул налево и оказался на узкой, почти всегда безлюдной улочке, ведущей к реке. Здесь стояло всего несколько домов.

Это место называлось улицей Ра, или Крысиной, но ошибется тот, кто предположит, что своим названием она была обязана мерзким и прожорливым грызунам. Первоначально ее именовали улица Ара — вероятно, первая гласная с ходом времени просто где-то затерялась. Впрочем, не менее опрометчиво было бы сделать вывод, что крысы обходили одноименную улицу стороной.

Кончини постучал условленным стуком в дверь дома, стоящего на углу, и ему тут же отворили.

Если снаружи дом выглядел угрюмым и обшарпанным, то внутри впечатление полностью менялось. Это было изумительное любовное гнездышко, где все дышало утонченной элегантностью и изысканным кокетством.

Бертиль отнесли в спальню, меблированную с неслыханной роскошью, и, освободив от кляпа, уложили на громадную кровать с балдахином, украшенным бесценными кружевами, — более всего она напоминала жертвенный алтарь в храме богини Венеры.

По знаку своего господина трое храбрецов деликатно вышли из комнаты — однако, поскольку точных распоряжений дано не было, решили дожидаться Кончини поблизости, не покидая дом.

Наконец-то Кончини остался наедине с Бертиль. Он, впрочем, не желал получить желаемое, прибегнув к насилию. Но не совесть в нем пробудилась, а взыграло попросту самолюбие: он несколько переоценивал свои чары и свою обольстительность, которыми и в самом деле обладал. Он говорил себе, что перед ним — молодым, красивым, изящным, богатым — не устояла даже королева; было бы просто невероятно, чтобы он не сумел завоевать сердце этой бедной, ограниченной, провинциальной девочки. Итак, он решил добиться от нее по доброй воле того, что в крайнем случае готов был взять силой.

Однако он не учел силу своего желания. Это была плотская страсть, весьма далекая от подлинной любви. Поэтому, когда он увидел Бертиль — бледную, но полную решимости, застывшую в позе величественного презрения, не скрывающую своего отвращения к нему, но при этом еще более прекрасную, еще более восхитительную в своем целомудренном негодовании, — кровь закипела у него в жилах. Забыв, что он пришел сюда только с целью подготовить почву и соблазнить неопытную душу щедрыми обещаниями, итальянец сорвал с себя плащ, шляпу, маску и протянул к Бертиль дрожащие руки, не сознавая, насколько он страшен и отвратителен в неприкрытой похоти, исказившей гримасой его лицо.

— Послушай, красавица, — задыхаясь, проговорил он, — ты не знаешь, кто я такой… я могу сделать тебя счастливейшей женщиной королевства… Я богат… я обладаю властью… но все это — богатства, почести, власть — я кладу к твоим ногам… У тебя будут самые редкие, самые дорогие драгоценности. Ты будешь жить в собственном доме, рядом с которым роскошнейшие дворцы покажутся лачугами. Тебе будут подавать самые изысканные кушанья на золотых блюдах, не имеющих цены… Ты будешь блистать при дворе, подобно королеве, окруженная всеобщим преклонением… И все это я предлагаю тебе за один-единственный взгляд! Говори, ты хочешь?

Судорожно сжимая рукоять кинжала и устремив свой ясный взор в его налитые кровью глаза, она ответила ровным голосом, хотя это спокойствие далось ей ценой сверхчеловеческих усилий: