Сын старика

Старик уехал на двенадцатую заставу. Эта застава стояла в долине, и мимо нее должен был пройти Шайтан-бек.

Ну, хорошо. Солнце поднялось высоко, стало нестерпимо жарко, и бойцы начали нервничать.

Часа в два снова приехал Старик. Он был весь в пыли, но по-прежнему веселый и спокойный.

- Ничего, ничего, - сказал он. - Выдержка, выдержка и еще раз выдержка. Шайтан-бек, старая лисица, догадался, что мы ждем его, и он тоже ждет, он ждет, пока мы устанем от нетерпения и от проклятой жары.

Никто не знал привычек басмачей так хорошо, как наш Старик.

Мы изнывали от жары, воздух был похож на расплавленный металл, и трескалась земля, и вода в ручье напоминала жидкое масло. Было тихо. Так тихо, будто все умерло, и даже цикады перестали трещать. Нам казалось, что жара больше не может усиливаться, но с каждой минутой становилось все жарче и жарче. И вот тогда-то в мертвой тишине мы услыхали топот копыт, и дозорные наверху, над оврагом, увидели всадника. Красноармеец прискакал с двенадцатой заставы. Весь в поту, почти обезумевший от жары, он доложил, что банда Шайтан-бека перешла границу и идет по долине. Доложив, красноармеец лег животом на землю возле ручья и погрузил голову в теплую воду.

Потом мы услыхали визг басмачей и выстрелы, и в облаке раскаленной пыли банда пронеслась мимо нас, и тогда мы выскочили из оврага и ударили им во фланг.

Мы молча рубились с ними, а безжалостное солнце жгло нас. Ветра не было, и пыль неподвижно стояла над нами.

Вы знаете, что значит бой в такую жару? Если вы знаете, то вам все понятно. Рассказать об этом нельзя.

Я думаю, ад должен быть примерно таким.

Ну, словом, мы опрокинули их, взяли в кольцо, захватили всю банду, и вот тогда-то и выяснилось, что Шайтан-бека нет. Его нигде не было.

На потрескавшейся земле лежали убитые. Жадные птицы - грифы и беркуты - прыгали возле трупов и не боялись нас. Мы отгоняли их, и они прыгали, не взлетая, и хрипло кричали. От них пахло гнилью. Мы осмотрели всех убитых, а Шайтан-бека не было среди них. И среди пленных его не было.

Старик ничего не сказал. Он велел мне ехать с ним и шоферу приказал газовать изо всех сил, и мы понеслись в управление отряда. Всю дорогу Старик молчал.

В отряде он приказал мне связаться со всеми заставами.

Не знаю почему - прежде всего я позвонил на тринадцатую заставу. Мне долго никто не отвечал, а потом подошел дежурный. Я спросил его, где он был, и он сказал, что он остался один на заставе и был снаружи. Я не понял и велел позвать начальника. Тогда дежурный ответил мне, что он уже, мол, сказал - он один на заставе, а новый начальник с бойцами уехал. Я разозлился и выругался: "Куда уехал? Почему ничего не доложили?" Дежурный невозмутимо ответил, что этого он не знает, потому начальник ничего ему не приказывал и ничего не велел докладывать.

Я побежал к Старику. Он выслушал меня и нахмурился.

Минуты три я ждал, а он молчал и пыхтел трубкой.

- Очень плохо, - сказал он потом и больше ничего не прибавил.

Через пять минут мы с ним неслись в автомобиле на тринадцатую заставу.

Это была бешеная езда. Мы задыхались от пыли, в радиаторе кипела вода, машина дрожала, как загнанная лошадь, и солнце, желтое солнце, пылало на белом от жары небе.

Я не спал уже трое суток, несколько раз тяжелая дремота овладевала мной, и я забывался, несмотря на сумасшедшие толчки. Я просыпался с таким чувством, будто сейчас умру, и видел перед собой сутулую спину Старика и землю, сожженную солнцем, и снова засыпал на несколько минут.

Старик торопил шофера, и мы неслись по страшной дороге со скоростью восьмидесяти километров в час.

Я думаю, только счастливой случайностью можно объяснить, что мы не разбились.

На тринадцатой заставе нас встретил дежурный. Это был тот самый парень, с которым я говорил по телефону. Украинец родом, огромного роста, красивый и, очевидно, очень сильный человек, он был на редкость хладнокровен.

Встретив Старика, он встал по команде "смирно" и доложил так спокойно, будто вообще ничего не случилось. По его словам выходило так: еще утром новый начальник поднял всех бойцов, велел седлать и вообще привел заставу в полную боевую готовность. Днем пришло известие о бое в долине, и тогда начальник приказал садиться на коней, и сам сел на коня бывшего начальника и со всеми бойцами заставы, кроме дежурного, поскакал вдоль границы по направлению к двенадцатой заставе. Вот и все, что знал хладнокровный дежурный.

Старик очень встревожился и сам позвонил на двенадцатую заставу. Ему ответили, что начальник заставы тринадцать не появлялся.

Мы ничего не понимали и больше ничего не могли узнать. Я предложил Старику возвращаться обратно, в управление отряда, но Старик сказал:

- Нет. Позвони туда и предупреди. До утра я буду здесь.

Было похоже, будто Старик в каком-то мрачном оцепенении. Он сидел неподвижно возле стола, с погасшей трубкой в зубах.

Я больше не мог бороться с усталостью. Я расстелил бурку на полу и уснул.