Сын теней

Так он и шел, и над каждым инструментом простирал руку и ронял несколько капель драгоценного меда. Солнце опускалось за дубы, его свет становился золотым. Последним был плуг на девять быков, сделанный много лет назад под руководством Ибудана. С его помощью самые каменистые поля становились мягкими и плодородными. Мы обвили его гирляндами из желтой пижмы[2] и душистого вереска, и Конор остановился перед ним, с поднятыми руками.

— Да не падет никакая беда на наши труды! — провозгласил он. — Да не поразит болезнь наш урожай, да не падет немощь на наш народ! Пусть труд этого плуга и наших рук даст добрый урожай и благодатное время. Спасибо тебе, мать-земля, за дожди, возрождающие к новой жизни! Благодарим тебя, ветер, вытрясающий семя из огромных дубов! Хвала тебе солнце, греющее молодые ростки. Честь и слава тебе, Бригид, возжигающая огни весны!

Хор друидов повторил последнюю фразу звонкими, глубокими голосами. Потом Конор вернулся к брату и вложил потир в его руки, и Лайам что-то сказал ему, наверное, о том, что стоит распить остатки вместе после ужина. Церемония почти закончилась.

Конор повернулся и прошел вперед. Шаг, другой, третий. Он протянул вперед правую руку. Высокий юный послушник с кудрявыми волосами ярчайшего рыжего цвета быстро вышел вперед и взял у него посох. Он стоял в стороне, глядя на Конора, и от напряженности его взгляда у меня по спине побежали мурашки. Конор воздел руки к небу.

— Новая жизнь! Новый свет! Новый огонь! — произнес он, и теперь его голос был не тихим, но мощным и чистым, звенящим в лесной тишине, подобно колоколу. — Новый огонь!

Руки его были подняты высоко над головой, он будто тянулся к небу. Раздался странный глухой звук, в воздухе возникло мерцание, и вдруг над его руками вспыхнул свет, пламя, такой яркости, что слепило глаза. Друид медленно опустил руки. Между его ладонями все еще горел огонь. Такой реальный, что я с трепетом ждала: вот сейчас кожа Конора пойдет пузырями от нестерпимого жара. Послушник приблизился к Конору с незажженным факелом в руках. Под нашими завороженными взглядами, Конор протянул руки, коснулся факела пальцами, и тот загорелся ярким, золотым пламенем. Когда Конор убрал руки, они снова стали самыми обычными человеческими ладонями, загадочный огонь в них угас. А юноша с гордостью и трепетом понес драгоценный факел в дом, где от него заново зажгут огонь в очаге. Церемония завершилась. Завтра начнутся полевые работы. Подходя к дому, где после захода солнца должен был начаться праздник, я уловила обрывок разговора:

—…но мудро ли это? Уверен, что на эту роль можно выбрать кого-то другого.

— Пришло его время. Нельзя же бесконечно его прятать.

Это Лайам говорил с братом. А потом я увидела, как мать и отец вместе поднимаются по тропинке. Она поскользнулась на мокрой глине, чуть не упав, но он тут же подхватил ее, так быстро, что почти предвосхитил все происшествие. Он обнял ее за плечи, а она посмотрела ему в глаза. Я вдруг увидела, что над ними словно висит тень, мне стало тревожно. Мимо меня пробежал смеющийся Шон, за ним Эйслинг. Брат ничего не сказал мне, но когда он пробегал мимо, я мысленно ощутила, что он счастлив. Пусть только на сегодня, но он мог побыть обыкновенным шестнадцатилетним юношей, он был влюблен, и все в его мире было правильно. И меня снова пробрал внезапный озноб. Да что же со мной такое? Будто я в этот дивный весенний день, когда все так светло и радостно, нарочно хочу, чтобы с моими родными приключилась какая-то беда! Я велела себе прекратить заниматься глупостями, но тень никуда не делась, она осталась на краю моего сознания.

"Ты тоже почувствовала". Я замерла. На свете существовал лишь один человек, с которым я могла общаться таким образом, без слов — Шон. Но не голос брата раздавался сейчас у меня в голове.

"Не бойся, Лиадан. Я не начну врываться в твои мысли. Если я чему и научился за эти годы — так это способности управлять нашим даром. Ты несчастна. Тебе страшно. То, что суждено, произойдет не по твоей вине. Ты должна хорошенько запомнить это. Каждый из нас сам выбирает себе дорогу".

Я медленно двигалась к дому. Люди вокруг меня болтали и смеялись, молодые парни тащили на плечах косы, девушки помогали нести серпы и заступы. То тут, то там встречались и сплетались руки, и парочки тихонько удалялись в лес по своим делам. Впереди на тропе медленно шагал мой дядя, и золотая кайма на его балахоне ловила последние отблески заходящего солнца.

"Я… я не знаю, что чувствую, дядя. Темнота… какое-то зло. И мне кажется, думая о нем, я его притягиваю. Как я могу думать о беде, когда все так хорошо, и все так счастливы?!"

"Час настал". — Лишь поворот головы дяди показывал, что он обращается ко мне. — "Ты удивляешься моему умению читать твои мысли? Побеседуй с Сорчей, если сможешь ее разговорить. У них с Финбаром это когда-то отменно получалось. Правда, возможно, ей будет больно об этом вспоминать".

"Ты сказал, что час настал. Какой час?"

Если бы можно было мысленно вздыхать, то именно так я и назвала бы ответ Конора: