Сын Тициана

Едва эти очаровательные глаза с ласкающим и глубоким взглядом предстали перед ним, как его воображение окружило их белоснежным лбом и двумя щеками, розовыми, как вершины Альп, озаренные солнцем. Между нежными, как персик, щеками выдавался тонкий нос, походивший на нос античного бюста, известного под названием греческого Амура. Ниже – алый рот, не слишком большой и не слишком маленький, с двумя рядами перлов; из него исходило дыхание, от которого веяло зноем страсти; правильный, слегка закругленный подбородок; открытое, но несколько высокомерное выражение лица; эта полная грации и очарования голова покачивалась, как цветок на стебле, на продолговатой шее без единой морщинки и матовой белизны. Этому прекрасному образу, созданному фантазией, оставалось только облечься в плоть и кровь. «Она придет, – думал Пиппо, – она будет здесь на заре; и поразительнее всего было то, что он, сам того не подозревая, представил свою будущую любовницу именно такой, какой она была на самом деле».

Когда в шесть часов утра с военного фрегата, оберегавшего вход в гавань, грянул пушечный выстрел, Пиппо заметил, что пламя лампы делается красным, а стекла окон принимают голубоватый оттенок. Он поспешил сесть у окна. На этот раз его не клонило ко сну; несмотря на бессонную ночь, он чувствовал себя бодрее, чем когда бы то не было. Занималась заря, но Венеция еще спала: эта ленивая отчизна наслаждения не просыпается так рано. Туман носился над пустынной лагуной и завешивал молчаливые дворцы, тогда как у нас в это время открываются лавки, снуют прохожие и катятся экипажи. Ветер поднимал легкую зыбь; вдали показалось несколько парусных судов, плывших из Фузин с дневными припасами для царицы морей. И только ангел на колокольне святого Марка поднимался из тумана, сверкая в вышине над объятым сном городом, и первые солнечные лучи играли на его золоченых крыльях.

Но в бесчисленных церквях Венеции уже зазвонили к заутрене; услышав звон колоколов, удары которых они умеют считать по какому-то чудесному инстинкту, голуби республики стаями проносились над Славянской набережной на городскую площадь, где в этот час для них ежедневно разбрасывается зерно. Туман стал подниматься; взошло солнце: рыбаки отряхивали свои плащи и принимались чистить лодки; один из них запел чистым и звучным голосом народную песню; с торгового судна кто-то ответил ему басом; вдали третий подхватил припев; вскоре образовался хор; каждый пел, работая, и прекрасная утренняя песня, приветствовала наступление дня.

Дом Пиппо находился на Славянской набережной, недалеко от дворца Нани; его огибал небольшой канал; в эту минуту в окутанном сумраком канале блеснула вдали пила гондолы. На корме сидел только один гондольер, но хрупкая лодка рассекала волну с быстротой стрелы и, казалось, скользила по зеркалу из толстого стекла, в которое мирно погружались ее плоские весла. Гондола остановилась под мостом, который, отделяет канал от большой лагуны. Из нее вышла женщина в маске, с благородным и гибким станом, и пошла по направлению к набережной. Пиппо тотчас же спустился вниз и подошел к ней. – Это вы? – спросил он ее шёпотом. Она, молча, взяла руку, которую он подал ей, и последовала за ним. Никто из слуг еще не вставал; не говоря ни слова, они на цыпочках прошли через прихожую, где спал привратник. Войдя в комнату молодого человека, дама опустилась на софу и несколько времени сидела, задумавшись. Потом она сняла маску, и Пиппо увидел, что синьора Доротея не обманула его: перед ним, действительно, была одна из первых красавиц Венеции, наследница двух знатных фамилий – Беатриче Лоредано, вдова прокуратора Донато.

Глава 5

Невозможно передать словами красоту первых взглядов Беатриче после того, как она открыла лицо. Она была вдовой уже восемнадцать месяцев, но ей было всего лишь двадцать четыре года, и хотя ее поступок может показаться читателю слишком смелым, она еще ни разу в жизни не делала подобного шага, ибо до сих пор не любила никого, кроме мужа. Она должна была собрать все свои силы, чтобы отважиться на него, и ее глаза были полны любви, смущения и решимости.

Пиппо онемел от изумления. Совершенная красота всегда вызывает в нас удивление и заставляет преклоняться пред собою.

Пиппо часто встречал Беатриче на гулянье и в обществе. Он тысячу раз слышал похвалы ее красоте и сам восторгался ею. Она была дочерью Петра Лоредана, члена Совета Десяти, и внучкой знаменитого Лоредана, который играл такую видную роль в процессе Джиакомо Фоскари. Высокомерие этой семьи было известно всей Венеции, и Беатриче, по общему мнению, унаследовала от своих предков их надменность.

Ее выдали замуж совсем еще юной за прокуратора Марко Донато; его недавняя смерть дала ей свободу и крупное наследство. Знатнейшие синьоры республики добивались ее руки, но она отвечала на все их попытки снискать ее благосклонность самым презрительным равнодушием. Одним словом, ее высокомерный и почти дикий характер вошел в пословицу.