Сын тумана

Он, с трудом шевеля плечами, выбрался из оцепенения и качнулся вперед. Башмак отдирался от пола так, словно пустил корни. Но рыжий нэрриха упрямо пробухал похожими на бревна прямыми ногами пять шагов и рухнул в кресло у стола. Прикусил губу, заставил руку тянуться к кувшину, лить в кубок и мимо него теплый сидр. Поднять кубок сил пока не накопилось, Кортэ отмахнулся от очередной вездесущей мухи и облокотился на левую руку, уронив правую на колено.

– Жаль пацана. Что с моим учеником? – выговорил он.

Вион, к немалому облегчению Кортэ, какое-то время молчал: то ли обдумывал услышанное, то ли копил силы. Нэрриха отдышался, изучил полуприкрытую створку ставней, смятые простыни, посеченное и разбитое в щепу изголовье кровати. Сын тумана позволил себе тихий стон, признавая, что голова от мыслей раскалывается, гнев душит… а вдобавок жажда, опознанная Басом, подло шевелится в душе, пускает корни. Эта жажда болезненно приживается, вопреки упрямству. Да, рыжий нэрриха желает заполучить золото, и без счета! Дурацкое желание, но – есть и такое. Да, он хочет стать святым при жизни! Очень хочет… но зачем и в чьих глазах? Да, он многое отдаст, чтобы Ноттэ увидел его великим и славным. Он наизнанку готов вывернуться, чтобы Ноттэ опять жил, но более не мог учить, превзойденный во всем несравненным, лучшим из детей ветра – Кортэ.

– Ты тьма и ересь, – грустно отметил сын тумана, ощущая себя ничтожным, страдающим от малости своих сил. – Ты часть того худшего, что гниет у корней Башни. Оно есть в каждом. Во мне тоже.

– Так дай мне опору и помоги стать иным, – вкрадчиво предложил голос Виона. – Ты свободен, я тоже. Не обману ни в чем: вдохнув и впитав меня, ты изменишься, но ведь и я – тоже. Мы соединимся, это и есть взрослость для детей ветра. Сколько можно оставаться жалким подобием, младшим отпрыском ветра, бессмысленным дуновением? Возмужав, обретя второе начало, ты получишь право создавать младших. Ибо во всяком сыне – отец, истинно так, всякий путь однажды приводит к началу, но на ином уровне…

Кортэ закашлялся смехом, и Бас недоуменно смолк.

– Эй! Я врал Виону про свою тягу к просветлению через проповедь, – Кортэ ощутил неуместную веселость и сбросил часть влияния. – Скажу по совести, тебе одному и без свидетелей: я сплю на проповедях. Сплю без храпа, с открытыми глазами. Понял? Так что не бзди про отца, новое начало и винтовую лестницу великого пути души страждущей. В сон вгоняешь. Ибо, – Кортэ упрямо поднял тяжеленную колоду руки и вынудил палец разогнуться в нужный жест, – верую не в Башню, а в братьев моих. Что станет с Вионом? Жду.

– Станет? – в голосе Баса скользнула ядовитая усмешка. – Разве ты не заметил? Его нет с нами. Нет более никого из тех, кто осмелился восстать против меня. Я обрел право быть, я свободен и силен, вдохни…

– Хороша свобода, вонючий выродок! Тебе все, а мне и выбора нет, – разозлился Кортэ, теряя интерес к тянущему душу, приманчивому обещанию золота, святости и величия. – Что с кебшами, что без них, ты – тварь! Тварь клыкастая, лживая в каждом слове.

– Трудно договариваться на равных с теми, кто не ровня, – насмешка сделалась главным тоном Баса. – Не желаешь по хорошему… И не надо.

Вион рывком вздернул себя на ноги, покачнулся, зарычал и заскреб по стене ногтями, срывая их и продолжая тянуться, цепляться. Постепенно он обрел равновесие, шагнул ближе к столу. Голова нелепо дергалась, слюна капала на ворот рубашки. Взгляд казался подобен трехзубому крюку, он впился в душу и омертвлял плоть. Кортэ щурился, смотрел внимательно на руки твари, заставляя себя не замечать жути черных дыр-глаз. Он почти поверил: Вион всё ещё цел, он по-прежнему здесь и цепляется за жизнь. Старик Убальдо был прав в каждом слове, и Абу тоже. Душа – особенный сосуд. То, чем наполнил её сам человек или нэрриха, дает ему право оставаться собою. Только в пустоту бездушия вселяются твари.

– Ты уже весь – мой, – рычал Бас.

Кортэ упрямо перебирал пальцами, шевелил плечами и руками, морщился от скованности, но постепенно избавлялся от парализующего влияния. Он справлялся… и с долей интереса отмечал: жажда жизни – сильная штука. Если бы он не испытывал столь огромного страха, он бы не прилагал непомерных усилий к спасению. Тело Виона качнулось еще на шаг ближе, исполняя волю хозяина, почти полновластного.

Сын тумана правой рукой попробовал поймать муху – не успел, выругался заплетающимся языком, злясь и из упрямства выбирая длинные, заковыристые выражения. Муха села на стол у самой лужицы сидра, потопталась, в предвкушении потерла передние лапки о брюшко, намереваясь налакаться до непотребства… Бас взвыл, кукольно-неуклюжее тело Виона выполнило еще один шаг, скрюченные руки бухнули по столешнице совсем рядом с кубком, толкнули его и расплескали напиток.