Сын вора

Но с рыбаками не очень-то разговоришься: усталые, голодные и вообще к болтовне непривычные, они бросали два-три слова, и больше ни одного звука из них клещами не выудишь. Надо поскорее сворачиваться.

— Не торгуйтесь, сеньора, мы же не на базаре.

Торговля длилась недолго — полчаса, может час, потому что лодок было мало; потом уходили мелкие торговцы и оптовые покупатели, женщины и дети, старики и праздные зеваки, и бухта вновь обретала свою пустынность и тишину. Только крики чаек, дравшихся за остатки рыбы, да шум волн, глухо бившихся о песок, нарушали вновь обретенное безмолвие. По берегу бродил Философ, а подальше Кристиан и еще — я. Да человек с сетью плел свои невысказанные слова, свои невыраженные мысли, свои неизведанные чувства; он плел сеть, и море, и небо — он сплетал все воедино. А другой человек, незнакомый — там всегда встретишь какого-нибудь незнакомца, — стоял поодаль и, засунув руки в дырявые карманы, смотрел на пляж — длинные нечесаные волосы, давно не бритая борода, рваные башмаки. Казалось, он спрашивает со страхом: «Что же делать?» Будто он первый, кто не знает, что делать.

Жить, приятель. Что тебе еще делать?

Часть четвертая

I

Я тогда не понял, что таится в душе Кристиана, и до конца своих дней, наверно, этого не пойму. Живя с ним рядом, бок о бок, я почувствовал, что надежная оболочка равнодушия отгораживает его от постороннего взгляда, Постороннего присутствия. Подступиться к нему было невозможно. И, я думаю, ему было даже наплевать, что кое-кто, Философ, например, не был к нему безразличен. Однажды Эчевериа мне о нем кое-что рассказал. Кое-что, но я из Кристиана и сотой доли бы не вытянул: Эчевериа, надо думать, был единственным человеком, которому удалось хоть как-то сблизиться с этим молчальником.