Сын заката

– Она лгунья, – шепотом возмутилась Зоэ, сжала кулаки и почти неосознанно привстала из-за стола. – Прикидывается полной, а сама-то пустотопка! Ну как объяснить? Это не для слов, совсем не для слов, и допускать такого нельзя! Бессовестная гнилая подделка и… еретичка, вот! Бесовка она, разве вы не слышите? Эта… выродиха.

– О! – восхитился король, быстро глянул на Виона. – Проводи нашу святую, пусть разберется вблизи, что именно не так. Зоэ, с этим можно разобраться?

– Ха! – в голове сделалось пьяно и спокойно, звук чужого приготовления к танцу более на довлел, лишившись тайны и с ней – власти. Он требовал распрямиться, вскинуть голову и ощутить волосы – живыми, шевелящимися, текущими по спине змеями.

– Я оставлю тебе самый сырой кус мяса, – одобрительно оскалился Эспада.

Зоэ резко выдохнула, все хуже осознавая свои действия. Она слышала пульс в ушах и еще, отдельно, гулкую пустоту – там, в круге примолкших людей. Зоэ была слишком мала для танца, она умом понимала это… и не желала быть умной, и позволяла ночи влиться в сознание, вытеснить разум. Не до него! Спутанное, испуганное недоумение ветра иглами льда колет виски, свистит в ушах. Ветер сбит с толка, обманут…

Зоэ безразлично к титулу вцепилась в рукав королевского камзола, перебираясь через лавку. Вроде даже выругалась, и Эспада засмеялся громко, словно залаял. Но – и это не важно.

Босые ноги Зоэ тихо шлепали по камням, её рост не позволял видеть ничего, кроме людских спин. Ветер стонал, ворочался, но не покидал площадь – прямо-таки погибал…

Гниль, вот что душило вольный ветер. Всюду в ржавых лужах теней – эта гниль, дурно пахнущая, липкая. Весь город сделался ловушкой, и не осталось ни единого надежного камня на скользкой мостовой. Зоэ остро пожалела: не выбрала она к платью башмаков, способных звонко цокать, рисовать звуком дорожку шагов. Но и это – не важно. Пусть пустотопы возвеличивают шумом свое ничтожество. Полнота – это не платье и башмаки, не юность и красота, но нечто иное, внутреннее. Как боевой клинок, полнота упрятана в ножны обыденности, она являет себя лишь для дела. Сейчас – время. Больше-то некому…

Зоэ топнула, резко выпрямилась, отбросив мимолетную злость. Провела пальцами по распущенным волосам, помнящим свободный ветер.

В круге внимания толпы всхлипывали бубенчики – непрерывно, затравлено. Бились в ловушке деревянной оправы, отмеряли ритм для пляски, уже готовой сорваться из своей изначальной неподвижности. И тогда ветер окажется вынужден ответить, так он вплетется в танец помимо собственной воли, совсем теряя свободу.

Зоэ вздохнула, тряхнула волосами, отгоняя чужое влияние. Камни под ногами – гладкие и сухие, на площади пыльно и тепло. Гниль? Нет её!

Пальцы ступают мягко, пятки едва касаются мостовой. Зоэ плывет, скользит – все быстрее. И нет помех на пути, люди оборачиваются, расступаются… толпу словно ножом взрезают! Полнота копится, и потому люди замечают её и вытесняются оттуда, где площадь – заполнена.

И это правильно, ведь ей, наполненной, надо туда, к – безмерно, бесконечно пустому месту чужого ложного танца. Это очевидно и это теперь – главное.

Бубенцы смолкли, башмаки взрослой плясуньи первый раз опробовали ритм, цокнули по камням – и споткнулись на полудвижении. Правый жалобно цвиркнул носовой подковкой.

Зоэ вошла в круг, созданный толпой – и увидела плясунью лицом к лицу. Та недоуменно глядела на выявившуюся из ниоткуда, из сплошной толпы, голенастую невзрослую девчонку в волнующемся платье – синем, как полуденное море… Коридор за спиной Зоэ пропал, кольцо людей сомкнулось и стало единым, готовым дышать в такт. Но теперь толпа видела двоих – и сомневалась: кто именно ей интересен?

Зоэ скинула с плеч шаль, завязала на поясе, покрепче, для проверки дернула узел – и, уперев кулаки в бока, повела плечами. Вздернула подбородок. Мол, зря ты пришла, здесь моё место и вся площадь – моя, даже не зарься.

Взрослая плясунья тоже вздернула подбородок, на лице обозначилась брезгливость. Она зацокала подковками, надвигаясь и норовя вытеснить из круга, вмять в вал людских тел – и так, грубо, избавиться он малолетнего недоразумения. Плясунья была красива, молода. Каждое её движение имело отточенную и однозначную окрашенность опытом и стилем, в котором не бывает разночтений и вариантов. Именно так учат на острове Наяд, – мысленно отметила Зоэ, успевшая насмотреться на подобное. И еще подумала: Ноттэ прав, оплаченные золотом уроки не раскрыли душу, но и ошибся нэрриха не меньше: учителя не погасили в своих ученицах врожденный дар. Вот совсем рядом – плясунья, она пришла на остров жадной и ловкой воровкой, после обучения там она осталась такой же, и такой она вышла на площадь сегодня. Ведь точно знает, подлая, во что ветру обойдется внимание к танцу!

Гибкая рука взрослой плясуньи взлетела, ладонь раскрылась и выпрыснула в ветер щепоть ядовитого безумия. Женщина полагала себя на этой площади – королевой, а ветер был рабом её, еще не клейменным, но в мыслях уже обреченным служить отныне и впредь…