Сын зари

Как и все соседи по комнате, да и по этажу, он время от времени гадал — кто они, давшие ему жизнь и оставившие в одиночестве, и почему они так поступили? Вместе с другими грезил, что к воротам подъедет машина, из нее выйдут мужчина и женщина, похожие на него…

Мечта умерла годам к двенадцати.

— То же, что было недавно — это второе рождение, — добавил Кирилл. — Ясно?

Мальчишки закивали, а Арсений Викторович вновь закряхтел, на этот раз недоверчиво.

Они работали вместе еще какое-то время, но потом пришла Клавдия Петровна и заявила, что достаточно. Кирилл и в самом деле устал, поэтому не стал спорить, позволил проводить себя в отведенную для него комнату.

А вечером Серега опять вывел его в гостиную, заполненную народом, и указал на красное кресло.

— Я буду говорить стоя, а вы слушать сидя, — сказал Кирилл. — Во имя Отца, Единственного и Несотворенного, да будет мое именование с сего момента «посланник», и никаким другим.

Лежа в одиночестве, он тщательно продумал речь — первое впечатление всегда самое сильное, и сегодня он должен выложиться по максимуму, показать все, на что способен.

Последователям надо его как-то называть. «Сын зари» звучит пафосно, «пророк» или «мессия» — глупо, а «учитель», «гуру» или «наставник» — банально, и не совсем удачно. Зато слово «посланник», что на греческом библейских времен звучало как «ангел», хорошо подходит к ситуации.

Он всего лишь вестник, не более того.

Во имя Отца, Единственного и Несотворенного, — повторил Кирилл, — того, кто прислал меня сюда, того, кто есть Единое, выше которого нет ничего, тот, кто есть Бог истинный и Отец всего. Дух незримый, кто надо всем, кто в нерушимости, кто в свете чистом, тот, кого никакой свет глаза не может узреть…

И вновь на помощь ему пришел «Апокриф Иоанна», сочиненный безымянным гностиком.

— …не подобает думать о нем, как о богах, ибо он больше бога, ведь нет никого выше него…

Кирилл всегда легко управлялся со словами, это обнаружилось еще в детском доме, и позже, в универе, он этот талант отшлифовал, специально вступив в дискуссионный клуб и пройдя спецкурс по ораторскому мастерству. Тогда он думал, умение говорить пригодится при построении карьеры, но никогда не подозревал, что придется выступать перед такой аудиторией.

— …у него нет в чем-либо недостатка, нет того, чем он мог бы быть пополнен, но все время он полностью совершенен в свете, и все, что есть зло, нечистота и непорядок, не могут быть произведены от него…

Его слушали. Тимоха записывал, прочие морщили лбы, пытаясь понять, что же такое говорит «посланник», а Кирилл думал, что подобные проповеди не звучали на Земле лет семьсот, с тех пор, как сгорели на кострах последние альбигойцы. Они исповедовали схожее учение: мир есть зло, грех и грязь, и благой бог не имеет к его созданию никакого отношения.

— …и что мы видим вокруг, добро ли и свет, или разрушение и гнусность? — Он вскинул руку, приковывая к ней внимание слушателей, ломая монотонность, убийцу интереса. — Каждый видит для себя, каждый видит, что есть наш мир, и что есть Отец! Достаточно!

Кирилл отвернулся, сделав вид, что собирается уйти — но если он все сделал правильно, его должны остановить.

— Но как же… Это все? — подал голос толстяк с приплюснутым носом, откликавшийся на Стаса.

Кирилл обернулся:

— Дальше я буду говорить лишь для тех, кто готов принять знание, кто способен понять Иисуса, сказавшего, «тот кто не возненавидит своего отца и свою мать, не сможет быть моим учеником, и тот, кто не возненавидит своих братьев и своих сестер, и не понес свой крест, как я, не станет достойным меня». — А это уже было из «Евангелия от Фомы», апокрифического, тайного сочинения, многие века числившегося в списках запретных книг и католической и православной церкви. — Но вы готовы, вы способны?

Первым отозвался, как и следовало ожидать, Серега.

— Конечно, — кивнул он.

— И я, и я! — воскликнул Тимоха.

Дина склонила голову, ну а следом зазвучал нестройный хор одобрения.

— Тогда клянитесь! — сказал Кирилл. — Если хотите знать то, что глаз не видел, и ухо не слышало, и на сердце человеку не пришло, знать верховное благо, возвышающееся надо всем…

Эту клятву придумал гностик по имени Иустин, и до двадцать первого века от его сочинений дошли лишь обрывки.

Они повторяли, послушно шептали то, что он говорил, от тринадцатилетнего Тимохи до Арсения Викторовича, которому вряд ли было меньше семидесяти. Вроде бы разумные, образованные люди воспроизводили бредни, отброшенные как интеллектуальный и религиозный сор еще в древности.

Нельзя сказать, что Кирилл испытывал какую-то особенную симпатию к учению гностиков, нет, просто он знал о нем достаточно, чтобы создать нечто удобоваримое, и помнил множество «священных» текстов. Кроме того, он понимал, что использующиеся в учении христианские термины и упоминание имени Иисуса вызовут доверие к новой идеологии.

Не особенно умный человек может даже подумать, что это разновидность православия.