Сын Зевса

Послами этими были его старый, преданный полководец Антипатр, этер царя Алкимах и сын царя Александр. Их сопровождала блестящая свита.

АФИНЫ

Три дня ехали послы в Афины.

Рядом с Александром, чуть сзади, все время был Гефестион. Боги наградили его большим тактом и чуткостью — всегда чуть сзади, всегда чуть после… И только в бою — всегда рядом, всегда готовый защитить или помочь в минуту опасности.

Как ни любил его Александр, Гефестион никогда не забывал, что его друг — сын царя и будущий царь македонский, и отлично чувствовал, что Александр это его качество очень ценит. Его даже угнетало, что он слишком красив и высок ростом, выше Александра, который был широкоплеч и несколько коротконог, но тут Гефестион уже ничего не мог поделать.

Александр крепко сидел на широкой спине Букефала. Он часто задумывался, скрывая волнение. Как-то примут его афиняне? Как он обратится к ним? Что нужно сказать — он знал. Это, отпуская его в Афины, ясно и точно изложил Филипп. Но не смутится ли? Не скажут ли там, что Александр слишком молод и плохо воспитан? Не уронит ли он как-нибудь по неопытности свое достоинство царского сына и победителя?

«Ничего, — успокаивал он себя, — Антипатр поможет. Он-то знает, как надо и как не надо».

И все-таки волновался. О славном городе Афинах, о его Акрополе, с высоты которого можно окинуть взглядом все афинское государство, он слышит с самого детства. И Аристотель любил Афины. Как много рассказывал он об истории государства афинского, о его высокой культуре, о его бедах, о его военных подвигах…

— Гефестион, ты помнишь битву при Саламине?

— Разве мы с тобой там были? — усмехнулся Гефестион.

— А я помню.

— Значит, ты там был?

— Все равно что был. Учитель так хорошо рассказывал об этом!

Гефестион вздохнул:

— Кажется, я в это время был занят другим. Все хотел положить Неарха на обе лопатки. Но он был такой ловкий!

— А учитель говорил, что это самая славная для эллинов битва, потому что они не со своими бились, а защищали свою родину от варваров…

Они подъезжали к Афинам. Широко раскрыв глаза, Александр жадно всматривался в чистую утреннюю даль. Большая округлая скала Гиметт, чем ближе они подъезжали, тем выше поднималась к небу, сухая, облитая пурпуром цветущего тимьяна, защитная крепость города Афин.

Вот уж и стены города видны на пологом склоне скалы, и красная черепица крыш…

— А что это блестит над городом? Будто звезда. Что это?

— Это богиня Афина, — ответил Антипатр, — охраняющая город. Это ее копье блестит.

— Она из золота?

— Нет, из бронзы. Это Фидий ее поставил.

— Я знаю.

Александр знал об этом великом ваятеле, знал его трагическую судьбу, — Аристотель рассказывал о нем и о его творениях. Но выслушать рассказ — это одно, а увидеть — совсем другое. В груди возник холодок счастья — теперь он все это увидит! Все увидит!

В афинском государстве еще не было спокойствия. Возделанные поля пустовали. А возле городских стен теснилось множество поселян, сбежавшихся сюда со всем своим добром. Тут стояли повозки с одеждой, с хлебом, с вином, с оливками… Дремали быки во всей упряжи — их хозяева еще не знали, куда тронуться: вернуться ли домой на равнину, или бросаться в город под защиту городских стен. Невдалеке паслись стада овец и коз. Женщины с детьми сидели в тени повозок, варили на кострах пищу…

Увидев посольство, все они — и мужчины, и женщины, и дети — сгрудились у края дороги.

— Едут заключать мир!

— Мир будет! Мир будет!

— Смотрите — это Александр, сын царя! Это Александр, который разбил фиванцев…

— Да он же еще совсем молодой!

— Такой молодой… а уже полководец!

Александр ехал впереди, приподняв голову, чуть склонив ее по своей привычке к левому плечу.

— Все еще не идут по домам, — проворчал в бороду Антипатр, — боятся, не верят, а вдруг да придем разорять… Видишь, и стены починили.

Александр изо всех сил старался сохранять величавое спокойствие. Но тут же забывал об этом и, как мальчишка, оглядывался по сторонам. Он в Афинах!

В узких жарких улицах, среди глухих безоконных стен одноэтажных домов, тоже теснился народ. Многие уже следовали за посольством, гурьбой бежали полуголые мальчишки, полные восторга и любопытства.

Нынче никто не работал. Поселяне, испугавшись войны, бросили поля, ремесленники оставили мастерские, горшечники не разжигали печей… Ведь мир с македонянином еще не заключен, и еще неизвестно, за что браться — за деревянную свою соху и гончарный круг или за копье и колчан со стрелами…

На улицах чадили жаровни, синий дымок волочился над головами. Харчевни дышали густым душным паром, запахом жареной рыбы и чеснока. Всюду шум, суета, говор.

Но приближались македоняне, и все умолкали, все замирали на месте, провожая взглядами царских послов. Даже рабы-водоносы, которые только что бранились и толкались возле каменного колодца, забыли о своей работе и стояли неподвижно с кувшинами на головах.

Выехали на площадь, окруженную множеством зданий. Дома под черепичными кровлями жались друг к другу. И всюду на площади тесно — так тесно, что в иных местах и не пройти, — стояли мраморные статуи богов и героев.