Сын звездного человека

Люра появилась из темноты, легко ступая по замшелым ступеням у края воды. И кобыла вошла без понукания, ее копыта звенели по разбитому мрамору, когда она поднималась к ним. Это было похоже — Форс выпрямился, все внимательнее вглядываясь в спускающуюся ночь, — похоже, словно их пугал чуждый мир, и пугал настолько, что они искали компании, чтобы защититься. И все же он не беспокоился так, как в тех, других развалинах — этот кусочек леса не таил никаких ужасов.

Все же он поднялся, чтобы собрать хворост, сколько сможет найти. Форс спешил, пока не стало слишком темно. Он соорудил из обломанных веток и плавника что-то вроде баррикады, для защиты от нападения. Люра следила за ним — и за него — сидя настороже на верхней площадке лестницы, и кобыла тоже не сделала ни шага, чтобы снова выйти на открытое пространство.

Наконец, руками, слегка трясущимися от усталости, — странный порыв все еще побуждал его к каким-то действиям — Форс натянул лук и положил его рядом, под рукой, потом высвободил из ножен меч. Даже птицы перестали кружить над водой.

Раздался внезапный удар грома, и вспышка фиолетовой молнии рассекла южную сторону неба. Но возможно, приближалась еще одна гроза. Это-то, вероятно, и наэлектризовывало воздух. Но Форс не стал обманывать себя, что-то помимо грозы нависало в этой ночи.

Дома, в Айри, у него возникло подобное странное чувство, когда все смотрели зимние представления с песнями, как раз перед тем, как убирали большой занавес и начиналась пьеса. Взволнованное ожидание — вот что это было. Но теперь он ожидал чего-то иного, чуть затаив дыхание. Он завертелся на месте. Его воображение — он был наделен проклятием слишком живого воображения!

Кое-что в этом было неплохо. Лэнгдон всегда говорил, что воображение было полезным инструментом, и ни один Звездный Человек не был бы без него полноценен. Но когда оно у человека было слишком живое — тогда оно питало темные страхи глубоко внутри и было дополнительным врагом, с которым приходилось сражаться в любой ситуации.

Сейчас эти мысли не изгнали странного чувства. Снаружи было что-то, темное и бесформенное, стерегущее и следящее за крошечным Форсом рядом с искоркой слабого огонька для того, чтобы потом что-нибудь предпринять…

Он со злостью помешал дрова в костре. Он становится глупым, словно окосевший в полнолуние лесной житель! Должно быть, есть какое-то безумие, лежащее в засаде в этих мертвых городах, чтобы заполнить мысли человека и отравить его. Этот яд был намного тоньше, чем те, которые создали Древние, чтобы использовать их в своих губительных войнах. Он должен преодолеть это ощущение — и сделать это как можно быстрее!

Люра следила за ним через пламя костра, ее голубые глаза в отблесках пламени сверкали как топазы. Она хрипло и громко замурлыкала, стараясь успокоить его. Форс чуть-чуть ослабил свою постоянную настороженность. Настроение Люры было противоядием. Он достал из Звездной Сумки дневник и стал заполнять его, полностью переключив на него все внимание. Своим лучшим почерком он стал записывать туда наблюдения, которые сделал за весь сегодняшний день. Если этот дневник когда-нибудь будет прочитан Ярлом, он будет оцениваться по общему стандарту таких записей. Темнота образовала черный круг там, куда не доставал свет костра.

6. ЛОВУШКА ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА

Следующий день обещал быть знойным. Форс проснулся, донимаемый тупой головной болью и смутными воспоминаниями о неприятных снах. Нога болела. Но когда он осмотрел затянувшуюся рану, она не казалась нагноившейся, чего он боялся. Ему хотелось искупаться в озере, но он не смел делать этого, пока кривой шрам не зарастет полностью. Он был вынужден довольствоваться тем, что поплескался на мели.

Воздух в музее был мертвящим, и в коридорах витал слабый аромат тлена. На стенах висели незрячие маски и, когда он попробовал некоторые из висевших там мечей и ножей, они разбились на мелкие осколки, настолько они были хрупки.

В конце концов, он взял с собой очень мало — многое из выставленного там было слишком хрупким или слишком громоздким. Он выбрал несколько крошечных фигурок из ящика с грязной табличкой, говорившей что-то насчет «Египта», а также неуклюжий перстень с вырезанным на нем жуком, который лежал на соседней полке. Самой последней вещицей была маленькая, лоснящаяся черная пантера, гладкая и холодная на ощупь, в которую сразу же влюбился и не мог вынести расставания с ней. Он не стал заходить в боковые крылья здания, потому что его ждал целый город.

Но музей был безопасным местом. Здесь не было никаких падающих стен, а ниша, в которой он провел ночь, была превосходным убежищем. Прежде чем отправиться на вылазку, он свалил все свои запасы в углу.