– Александр, я бы хотел создать твою статую, или хотя бы бюст, – сказал Лисипп,
– Только может, не сейчас, Лисипп, – сказал Линкей со смехом, еще пара чаш, и Александр может получится красой подобным Сократу(был некрасивым),
На что все рассмеялись, царевич смеялся так же, а Таис оглаживала его светлые кудри. Эоя щебетала Неарху что-то о погоде , и он , дабы не прослыть невежей, тоже положил ей в тарелку кусочек акулы, и хлеба ,и налил вина из кувшинчика, все более проникаясь нежностью к этой прекрасной девушке. Лицо этой гетеры было так же красивым, с курносым носом, большими губами, с лицом, покрытым веснушками. Сложена она была тоже очень хорошо, может быть ее хитон был излишне прозрачен, не скрывая особенно ничего, но ароматные масла были приятны, и общество девушки его радовало, и как он осмотрелся вокруг, друзья тоже поладили со своим подружками.
– Угощение великолепно! – громко говорил Линкей, спасибо, что позвали на столь изысканную трапезу, гастрономия великолепна, и угостив нас рыбой с Меотиды, ты раскрыла нам тайну Ахиллеса– вот ему он был обязан своей силой, Ифигения своей добротой, а Гелла– красотой.
– И чему же, Линкей, – воскликнули все.
– Я воспою оду осетру, – привстав с ложа и поддерживаемый Лаидой ,у которой из-за ее усердия удержать сотрапезника хитон упал с правого плеча обнажив прелестную девичью фигурку, но после нескольких кубков превосходного вина поэт все же попытался прочесть:
Когда поэт закончил свое киклическое произведение, ответом ему были бурные овации гостей, а Лаида уже нежно его целовала, а Таис преподнесла ему венок, как сказителю-победителю.
Вечер проходил великолепно, но Лисипп не удержался и выпросил у Таис папирус, и свинцовм карандашом сделал наброски для бюста Александра, а царевич попросил его сделать бюст и Таис, а та раскраснелась от удовольствия. Неарх уже не обращал внимания на окружающих, его всецело отвлекала Эоя, лишь видел, как радовала великана Гефестиона Нанно. Солнце уже стало заходить, стало гораздо прохладнее, и друзья решили, что лучше оставить Александра с Таис, и начали уходить с подругами, те укрылись плащами, прячась от вечерней прохлады. Курет видел, как прелестницы увлекают своих обожателей по узким улочкам Афин под крыши своих домов, и его так же повела осмотреть красоты города подруга, данная ему волей судьбы, а вернее промыслом Таис и Александра.
Неарх проснулся в прекрасном садике небольшого дома , рядом с ним посапывала ,подложив руку под голову Эоя, прекрасная в своей наготе, и пыталась во сне накрыться упавшим покрывалом, и тоже открыла глаза и тут же привлекла его к себе, так что временно прогулка домой отложилось, но вскоре Неарх засобирался, и поцеловав на прощанье девушку, оставил кошелек с дариками. Он вышел из дома, провожаемый новой знакомой, а у ворот грустил и мерз Терес, ждавший его полночи.
– Здравствуй, хозяин, – проборматал полусонный оруженосец,
– Не хозяин, а Неарх, сколько тебе говорить, – поправил его курет, – Пошли к Демаду.
К дому архонта потихоньку подтягивались этеры со слугами, и начинали собираться, пора было покидать гостеприимные Афины. К полудню свита собралась полностью, и верхом стали выдвигаться к городским воротам, проводаемые Демадом. У ворот тепло попрощались, и быстро поскакали в лагерь конной илы, что бы вместе возвратится домой, и тут пришла весть, что Филиппа Аргеада признали гегемоном Греции в Коринфе, все города Истма и Пелопонесса кроме Спарты, вспомнили, что династия Аргеадов происходит от царей Аргоса и Микен, а так же о старой ненависти Аргоса к Фивам со времен похода "Семерых против Фив". И о том,то совместный союз эллинов собирается пойти войной на Персию, что бы освободить эллинов Малой Азии. Тем же путем, Александр со свитой двигались в Пеллу, и остались в столице, ждать Филиппа. Слава Александра, как будущего царя, была среди воинов непререкаема, и выходя и дома предков, царевич слышал благословения воинов и их жен, кого он излечил от ран. В один из дней, Александр выйдя из своих покоев, встретил свою мать.
– Доброе утро, сын. Хочу поговорить с тобой, – сказала она, – пойдем в твою комнату,
И они зашли в его покои, а Александр напрягся, предчувствуя опять тяжелый разговор.