Сыночкина игрушка (СИ)

И она зашагала по улице, но не своей привычной грузной походкой, а так, как могла бы идти либо очень молодая, либо очень счастливая женщина. Казалось, её ступни едва касаются земли, а в движениях совершенно не обычного напряжения и агрессии. Андрей Семёнович ещё некоторое время смотрел ей вслед, пытаясь определить, верно ли он всё понял.

41.

Дереализация вернулась к Кате, многократно усилившись. Она лежала на боку на металлической койке, обхватив руками колени, и тихонько всхлипывала, плача без слёз. В полной тишине тесной темницы девушка начала улавливать звуки. Ей слышались обрывки песен на незнакомых языках, словно кто-то невидимый крутил ручку настройки радиоприёмника, без перерыва скача между станциями. Но, стоило ей прислушаться к этим звукам, как они стихали, и на их место приходили новые. Изо всех углов камеры начинали раздаваться шорохи и скрипы, напоминающие звуки волокущихся по бетону тел и скрежет когтей по металлу. В выгребной яме низкий басовитый голос неразборчиво шептал, временами глумливо хихикая. Эта пытка фантомными звуками длилась и длилась без конца, подходя вплотную к той черте, за которой издевательства превращаются в театр абсурда. Подходя, но не переступая её.

От всего этого хотелось сбежать. Катя, закрыв глаза, постаралась сосредоточиться на своём внутреннем мире, мысленно перенестись в другое место, хотя бы на несколько мгновений забыть о мучавшем её кошмаре. Вышло хуже: из камеры она не сбежала, но при этом неведомым образом покинула своё тело. Паря под низким потолком, она смогла подробно рассмотреть своё тело, показавшееся ей таким нелепым и несуразным, что девушку захлёстнуло смешанное чувство нежности и отвращения. От пребывания в замкнутом пространстве, постоянного стресса и голода черты её лица заострились, кожа побледнела и осунулась. Под глазами набрякли огромные синие мешки. Широкие монгольские скулы, которыми до этого она тайно гордилась, теперь уродовали её лицо, делая её непропорциональным и по-мужски угловатым. Нос, прежде аккуратный и чуть вздёрнутый, заострился и пожелтел. Катя стала похожа на небрежно вытесанную деревянную куклу.

«И кому теперь может быть нужно… такое…» – размышляла девушка, вплотную приблизившись к своему лицу. – «И правда, разве что двум извращенцам-маньякам. И как я не замечала своего уродства? Как я не замечала этого всего?..»

Звуки, смолкшие на мгновение, когда её сознание отделилось от тела, вернулись. И теперь, освобождённая от телесных оков, она могла различить слова.

– Никому не нужна, обречена, сдохнет в полной безвестности… – деловым тоном вещал диктор из расположенного где-то далеко радио. – Мы будем следить за развитием событий.

– Дура! Дура! Дура! Уродина! – булькала чаша Генуя в углу, хихикая своими зловонными внутренностями.

– Паш-ш-шку будеш-шь ублаш-ша-а-ать… – с присвистом шипело существо, ползавшее под койкой, цепляясь за холодный пол металлическими когтями. – Ш-ш-шенаа-а-а… Будуш-ш-шая ш-шена-а-а…

Голоса становились всё громче. Из углов камеры, из каждой трещинки и неровности, способной рождать тень, поднялись призраки. Фигуры, как сразу же догадалась Катя, некогда бывшие человеческими, но утратившие всякое сходство с людьми. И они тянули к ней корявые пальцы, жадно сгибая и разгибая их, шипя и хрипя бессмысленно раззявленными ртами с порванными связками и сломанными челюстями.

Щелчок открываемого замка прозвучал посреди этой вакханалии звонко, как выстрел. И всё вернулось на круги своя. Не произошло никакого перехода, как это обычно бывает в кино. Катя просто открыла глаза, чувствуя, что у неё перехватило дыхание от ужаса, и увидела вокруг себя ту же комнату, в которой она начала своё путешествие по неизведанным сторонам мира.

– О, пожрала…

Спокойный голос старшего из похитителей разнёсся по камере и что-то потекло в миску, звонко ударяясь о её дно и расплёскиваясь. Катя, судорожно перебирая руками и ногами, отпрянула к дальней от входа стене.

Мужчина словно не обратил на это движение внимания. Вылив содержимое кастрюли, он не глядя сунул её в руки своему сыну и сделал два шага в центр комнаты. Крякнув и поморщившись от вони, закурил папиросу уже привычным Кате движением, с ленивой грацией чиркнув спичкой по коробку.

– Ну что, решилась? – спросил он, и девушке показалось, что его слова заклубились по комнате вместе с едким дымом. – У тебя сутки остались.

Катя молчала, парализованная ужасом только что пережитого кошмара. Но мужчина об этом, конечно, не знал.

– Ясно…