Сынок

Ночь с четвертого на пятое октября выдалась дождливой и темной. Я опасался, что наш маленький проводник собьется с тропинки или потеряет направление. Была такая тьма, что мы не видели друг друга на расстоянии шага. Но Жора уверенно вел нас за собой.

Неожиданно по небу воровато забегал луч прожектора. Мы поспешно приникли к земле. Обшарив лохматые тучи, острый луч уперся в залив, чиркнул по верхушке леса и погас.

Шаг за шагом приближались мы к цели. Настырный дождь, не переставая, барабанил по капюшонам наших маскхалатов. Жора был без маскхалата. Ничего подходящего ему по росту не нашлось. На нем, как всегда, было серое пальтишко, перепоясанное солдатским ремнем. К ремню подвешены гранаты и нож.

Мы шли к батарее медленнее, чем я думал. Чересчур часто приходилось бросаться на пожухлую, мокрую траву и ждать, когда минет опасность: погаснут осветительные ракеты, перестанут тарахтеть на дороге мотоциклы, замрет прожекторный луч, умолкнет картавая речь фашистского патруля. Ждать, распластавшись в канаве, ждать, укрывшись за толстым стволом дерева, ждать, сидя в овраге… Ждать… Ждать…

И мы ждали. Самым нетерпеливым оказался Жора. Ненависть его к этой батарее была столь велика, что он готов был пренебречь любой опасностью, только бы скорее уничтожить ее. То и дело мне приходилось сдерживать мальчишку. Это было не просто. Разговаривать на территории врага, в этой обстановке — безумие. Жестов в такой темноте не различишь. В опасную минуту я прижимал мальчика к земле и, лежа, продолжал держать руку на его плече, чтобы он не вскочил раньше времени.

Было далеко за полночь, когда мы достигли цели. До батареи, по словам Жоры, оставалось не более ста метров. Я приказал ему отползти в рощу и ждать нас. И тут мне пришлось нелегко. Мальчишка отказывался выполнять мой приказ. Он хотел сам заложить взрывчатку. В ярости я прошептал:

— Пионер Антоненко! Тебе приказывает коммунист! Оставайся на месте! Жди нас!

Такому приказу Жора подчинился.

Теперь нам нужно было вплотную приблизиться к батарее. В темени, когда нельзя рассмотреть и собственной руки, не так-то просто обнаружить и неслышно снять часового. А без этого нечего было и думать о благополучном исходе операции.

Выручили нас сами фрицы. Тогда еще они были наглые, самоуверенные, чувствовали себя в полной безопасности. Часовым надоело молча стоять в разных концах батареи. Сначала ветер донес до нас обрывки немецких фраз. Потом мы услышали, как один из них затянул какую-то песню. И, наконец, мы увидели крохотный желтый язычок пламени. Часовые сошлись, чтобы выкурить по сигарете. И мы поползли на огоньки их сигарет. Что вам сказать? Это были последние сигареты в их жизни.

Немного времени потребовалось нам, чтобы начинить дула орудий взрывчаткой. Затлелся бикфордов шнур, и мы бросились к роще, где оставили Жору. Не знаю, сколько мы успели пробежать по лесу, когда один за другим грохнули три взрыва. Проклятая батарея умолкла навеки!

Но едва замерли раскаты взрыва, как раздались выстрелы, крики, свистки.

За нами началась погоня. В небе повисла осветительная ракета. Зловещий свет ее вырвал из тьмы часть леса, поляну, какую-то канаву. Мы бросились в канаву и выждали, когда потухнет эта окаянная лампада.

Где-то совсем близко протопали фрицы, стреляя наугад в темноту трассирующими пулями. Мертвый доселе лес наполнился звуками. Стреляли отовсюду. Казалось, из-за каждого дерева строчит немецкий автоматчик. Непрерывно врезались в воздух разноцветные ракеты.

Во что бы то ни стало требовалось оторваться от погони.

Мы петляли по лесу, чтобы сбить противника со следа. Нас спасала ночь. В темноте немцы боялись перестрелять своих. И когда на востоке едва-едва пробилась узенькая полоска рассвета, выстрелы и голоса фрицев раздавались далеко в стороне. Но я понимал — главная опасность впереди.

Линию фронта нам предстояло перейти в незнакомом месте. Только солдат знает, что такое перейти без предварительной разведки передний край противника! К тому же ночная погоня за нами, выстрелы, ракеты, автоматные очереди — все это взбудоражило противника, насторожило его. Немцы были сейчас начеку по всему участку фронта.

И хотя полоска рассвета стала шире, нам все еще помогала ночь. Мы ползли по земле, стараясь не дышать. Но вдруг под одним из матросов хрустнула сухая ветка. В ночной напряженной тишине этот хруст показался нам оглушительнее взрыва. В ту же секунду раздался окрик немецкого часового:

— Albert?[2]

Мы молчали.

— Albert, du?[3] — выкрикнул тревожно часовой.

Мы продолжали молчать.

Тогда немец выстрелил из ракетницы. Мы были обнаружены.

— Огонь! — крикнул я, вскочив на ноги.

Отстреливаясь, мы отходили, веря неколебимо, что пробьемся к своим.

Но случилось худшее. Немцы пустили по нашим следам овчарок. Вначале их лай был едва различим, затем он стал приближаться к нам. К этому времени ветер рассеял тучи, и в белесом свете предутренней луны мы уже отчетливо видели друг друга.

Из-за пригорка выскочил взвод немецких автоматчиков. Они спустили с поводков двух псов, сами же попытались зайти в тыл и отрезать нам отступление.