Сынок министра

– Вот тут ты ошибся, – ухмыльнулся генерал. – Он слег в больницу… Нет, он не умирает, не пугайся. Видимо, до приезда папаши его решили изолировать, чтобы не наделал еще каких-нибудь глупостей. Лежит он, естественно, в закрытой больнице, доступ туда ограничен, но я сделаю тебе разрешение – сегодня же навести человека. Гостинцев и цветов можешь не носить – этого добра у него и своего хватает. А вот фотографию покажи обязательно. Мы должны быть уверены на сто процентов, что не тратим зря время… А Стас пусть займется кинематографом – поищет людей, которые снимались вместе с этими девками…

Гурову уже приходилось бывать в больничных учреждениях, предназначенных для лечения номенклатурных чинов, поэтому его не слишком удивляли порядок и комфорт, которые там присутствовали. Точно так же его не удивлял беспорядок в обычных больницах. Он подозревал, что эти явления находятся в железной зависимости, подчиняясь даже не человеческим, а основополагающим физическим законам, – и если в одном месте что-то убывает, в другом непременно прибавляется.

Клиника, в которую залег Виталий Панченко, ничем не отличалась от прочих подобных учреждений. Здесь было идеально чисто, светло и замечательно спокойно. Панченко числился в неврологическом отделении. У него была отдельная палата – небольшая, но уютная, и что особенно приятно – с персональной ванной.

О визите оперуполномоченного Панченко был уже предупрежден и ждал его. Однако прием, который он оказал Гурову, никак нельзя было назвать любезным. Панченко едва скрывал свое раздражение, разговаривал сквозь зубы и всем видом старался показать, что Гуров ему смертельно надоел.

Впрочем, когда в его руках оказались фотографии с кадрами из старого фильма, Панченко моментально притих, заволновался и покраснел как рак. Сопя и морща лоб, он несколько секунд рассматривал фотографии, а потом вдруг выпалил внезапно охрипшим голосом:

– Точно – это она! Моложе, конечно, и прическа другая, но это та самая девица. Кто она такая? Вы поймали ее? – Взгляд его, обращенный на Гурова, сделался беспомощным и даже жалким.

– Так вы подтверждаете, что опознали в женщине, изображенной на фотографии, вашу знакомую Алену, которая похитила колье? – невозмутимо спросил Гуров.

– Какая она, к черту, моя знакомая?! – вспылил Панченко, швыряя фотографии на пол. – Что вы себе позволяете? Эту тему мы закрыли раз и навсегда, ясно? Занимайтесь своим делом, уважаемый! И отвечайте на вопросы, когда вам их задают! – Этим высокомерным хамством он как бы компенсировал себя за проявленные растерянность и откровенность при первой встрече с Гуровым, когда Виталию поневоле пришлось выложить всю правду о том, как он провел ночь двадцатого мая.

Гуров спокойно переждал эту вспышку и твердо посмотрел в глаза разгневанному сыну министра.

– Мне очень не хотелось тревожить вас в больнице, Виталий Андреевич! – сказал он сочувственным тоном. – Но было крайне важно получить подтверждение, что это та самая женщина. Без этого дальнейшее расследование, сами понимаете, невозможно. Но вот теперь я вижу, что вы очень тяжело больны и мне, наверное, придется подождать, пока доктора поставят вас на ноги. Иначе боюсь, что ваши ответы могут оказаться слишком неадекватными. Я понимаю, этот случай слишком потряс вас. Нервная система…

– Что за чушь вы несете? – уже не так смело произнес Панченко, вскакивая на ноги и меряя палату быстрыми шагами. – Почему это я не смогу быть адекватным? Я в здравом уме!

– Люди в здравом уме не кидаются на полковников МВД, – медленно и раздельно проговорил Гуров. – И не задают вопросы, а отвечают на них. Пока вы не осознаете эту простую вещь, Виталий Андреевич, я отказываюсь признать вас здоровым и никаких дел иметь с вами не хочу. Кстати, по закону мне у вас вообще делать нечего. Ведь официального уголовного дела никто не заводил, верно?

– Я не знаю. Всеми делами занимался отец, – пробурчал Панченко, отворачиваясь. – Но вы меня неправильно поняли. Признаюсь, я погорячился. Извините. Просто я жду не дождусь, когда вы наконец поймаете эту воровку. На фотографии – она, я подтверждаю это официально.

– Однако, составляя ее портрет, вы оказались довольно далеки от оригинала, – заметил Гуров.

Панченко пожал плечами.

– Что поделаешь? – сказал он. – У меня всегда были проблемы со зрительной памятью. В школе по рисованию у меня всегда было не больше тройки.

– А сколько было по рисованию у Канунникова? – поинтересовался Гуров. – Оказывается, вы учились в одном классе и с ним? Почему не сказали об этом раньше?

– А разве это важно? – удивился Панченко. – Да, правда, мы учились вместе – Генка, Курносов и я. Только когда это было! Я не из тех людей, которые разводят по этому поводу сантименты.

– Однако старую дружбу с Курносовым вы все-таки вспомнили, – сказал Гуров.

Панченко презрительно махнул рукой.

– Этот тип без мыла куда угодно влезет, – зло сказал он. – Старая дружба была нужна ему в расчете на милости моего отца-министра. До какой-то минуты я терпел его назойливость. Но всему есть предел.