Сыновья

Новый учитель был молодой человек, каких Вану Тигру прежде не доводилось видеть. Он носил военную форму, какую носят на Западе, и очки на носу, был очень прям и ловок в движениях. Он ловко бегал, прыгал и фехтовал и умел обращаться со всякого рода чужеземным оружием. Одно он брал в руки и бросал, и оно взрывалось выбрасывая огонь, из другого стрелял, как из ружья, положив руку на курок, было много и разного другого оружия. А Ван Тигр сидел тут же, когда сын его обучался всем этим премудростям, и хотя ни за что в этом не признался бы, выучился многому, чего не знал и о чем даже не слыхивал прежде, и понял, что ему нечего так гордиться двумя старыми чужеземными пушками, единственными пушками, какие у него были. Да, он понял, что даже о войне знает очень мало, а многого ему просто во сне не снилось, и теперь он часто просиживал далеко за полночь, беседуя с новым учителем сына, и узнал, какие есть хитрые способы убивать: смерть из воздуха, которая падает на людей сверху, и смерть, которая таится в пучине моря и всплывает, чтобы убить, и смерть, которая может пролететь гораздо дальше, чем хватает человеческий глаз, и там упасть и поразить врага. Ван Тигр слушал в величайшем изумлении, а потом сказал:

— Я вижу, что люди в чужих странах очень искусно умеют убивать, а я этого и не знал.

Потом он начал обдумывать все это и как-то сказал учителю:

— У меня во владении богатые, плодородные земли, настоящий голод бывает здесь не чаще, чем через десять или пятнадцать лет, и мне удалось собрать немного серебра. Теперь я понимаю, что напрасно был так доволен своими людьми, и если сын мой выучится всем этим новым способам войны, то и войско его тоже должно быть этому обучено. Я куплю эти машины, которые применяют теперь на войне в чужих странах, а ты обучишь моих людей и сформируешь армию, которая годилась бы для моего сына, когда он примет ее.

Молодой человек улыбнулся быстрой и ослепительной улыбкой и, охотно на это соглашаясь, сказал:

— Я пробовал учить ваших людей, но это не знающий порядка сброд, который любит только есть и пить, — такова неучтивая правда. Если вы купите новые машины и назначите часы для маршировки и учения, я посмотрю, можно ли с ними что-нибудь сделать.

Ван Тигр втайне был недоволен такой неучтивой правдой, потому что много дней своей жизни потратил на обучение солдат, и сказал холодно:

— Ты должен сначала обучить моего сына.

— Я буду учить его до пятнадцати лет, — ответил молодой учитель, — а потом, если мне позволено будет советовать такой высокой особе, его следовало бы послать в военную школу на Юге.

— Как, разве войне можно обучиться в школах? — спросил Ван Тигр в изумлении.

— Есть такая школа, — ответил молодой учитель, — и те, кто выходят из нее, становятся военачальниками в государственной армии.

Но Ван Тигр выпрямился и надменно сказал:

— Моему сыну нет нужды искать места в государственной армии, у него свое войско. — И помолчав немного, прибавил: — Кроме того, сомневаюсь, чтобы на Юге было что-нибудь хорошее. В молодости я сам служил под началом южного генерала, и это был человек ленивый и распутный, а солдаты его — просто какие-то обезьянки.

Учитель, видя, что Ван Тигр недоволен, откланялся, улыбаясь, а Ван Тигр остался сидеть и думать о сыне, и ему казалось, что он без сомнения сделал для сына все, что только можно было сделать. И стараясь припомнить свою молодость, он с тоской рылся в памяти и вспомнил наконец, что когда-то ему хотелось иметь свою лошадь. На следующий же день он купил маленькую черную лошадку для сына, добрую, выносливую лошадку из монгольских степей, и купил он ее у знакомого ему барышника.

Но когда он подарил ее мальчику, подозвав его посмотреть, что тут для него есть, и черная лошадка остановилась посреди двора, с новым седлом из красного сафьяна на спине, в красной сбруе, выложенной медью, и конюх, который держал лошадь и должен был с этого дня ходить только за ней одной, стоял рядом с новым хлыстом из плетеного красного сафьяна, — Ван Тигр подумал про себя с гордостью, что о такой лошади он сам мог только мечтать в детстве и не поверил бы, что такие есть, — и он жадно смотрел на сына, ловя радость, которая должна была засиять в его глазах и улыбке. Но мальчик оставался все таким же серьезным. Он посмотрел на лошадь и сказал спокойно как всегда:

— Спасибо, отец.

И Ван Тигр ждал, но глаза мальчика не просияли, он не прыгнул вперед, не ухватился за повод, не попробовал вскочить на седло, а стоял, как будто дожидаясь, чтобы ему позволили уйти.

Ван Тигр отвернулся в яростном разочаровании, ушел в свою комнату, затворился и там сел, охватив голову руками и думая о сыне с гневом и горечью неразделенной любви. Он долго тосковал, но потом взял себя в руки и упрямо сказал:

— Что же еще ему нужно? У него есть все, о чем я мечтал в его возрасте, и даже больше того. Да, чего бы я не отдал за такого учителя, какой у него есть, за прекрасное, чужеземное ружье, такое, как у него, за лоснящуюся черную лошадь, и за красное седло, и уздечку, и за красный хлыст с серебряной ручкой!