Сыновья

Этим она кротко упрекнула Вана Помещика, так как денег, которые он дал, решив судьбу мальчика, было слишком мало. Но если он понял упрек, то ничем этого не обнаружил и сел, дожидаясь, пока братья кончат, так как был очень грузен и жаловался, что стоять ему тяжело. Но Ван Тигр все еще смотрел на горбуна и снова обратился к нему:

— И тебе в самом деле хочется поступить в храм и никуда больше?

Тогда юноша отвел глаза от рослого двоюродного брата, которого он разглядывал с жадностью, и, опустив голову, взглянул на свое искалеченное тело и медленно сказал:

— Да, ведь ты видишь, каков я. — И, помолчав, он прибавил горько: — Может быть одежда священника скроет мой горб.

И он снова перевел взгляд на двоюродного брата и вдруг, словно не в силах был дольше смотреть на него и даже на золоченый его меч, опустил глаза, повернулся и, прихрамывая, быстро вышел из комнаты.

В тот вечер, когда Ван Тигр, возвратившись в дом братьев, пошел взглянуть перед сном на сына, мальчик еще не спал и с любопытством спросил у отца:

— Отец, а тот дом тоже принадлежал дедушке?

И Ван Тигр ответил удивленно:

— Да, и я там жил мальчиком, пока он не купил этот дом и не перевел нас всех сюда.

Тогда мальчик выглянул из постели, положив голову на окрещенные руки, и, взглянув на отца загоревшимися глазами, сказал с жаром:

— Мне нравится этот дом. Я хотел бы жить в таком доме среди полей, где так тихо и деревья кругом и быки.

Но Ван Тигр ответил с досадой, непонятной ему самому, потому что мальчик в конце концов не сказал ничего дурного:

— Ты сам не понимаешь, что говоришь! Я знаю, — я жил там в детстве, — нет ничего ненавистнее и темнее этой жизни, и я каждый час стремился вырваться оттуда.

Но мальчик повторял с непонятным упорством:

— А мне понравилось бы, я знаю, что понравилось бы!

Эти слова сын его повторял с жаром, с таким жаром, что Ван Тигр начал на него сердиться, сам не зная за что, и, поднявшись с места, вышел вон. А сыну его снилось в ту ночь, что глинобитный дом стал его домом и что он живет в нем среди полей.

Цветок Груши ушла в монастырь, а сын Вана Помещика — в храм, и старый дом опустел, и уже не было в нем тех троих, которые прожили в нем столько лет. Из всей семьи Вана Луна никто уже не жил на его земле: оставались только старый арендатор с женой, и они жили там одни. Иногда старуха доставала завядший кочан капусты, зарытый ею в землю, или горсть муки, которую она сберегла, завязывала в платок и везла в монастырь Цветку Груши, так как за годы своей службы полюбила эту кроткую молчаливую женщину. Да, даже в эти трудные времена старуха доставала последнее, что у нее было, несла к воротам монастыря и становилась там, дожидаясь, пока выйдет Цветок Груши, одетая в серую одежду монахини, и шептала ей:

— Я принесла свежее яйцо от моей единственной курицы, — возьми его себе, вот оно!

И порывшись за пазухой, она доставала маленькое яйцо и, прикрыв рукой, совала его Цветку Груши и шопотом уговаривала ее:

— Съешь его, госпожа! Я готова поклясться, что многие монахини съели бы яйцо, несмотря на все свои обеты, да я сама видела священников, которые ели мясо и пили вино. Отойди в сторонку, чтоб никто не видел, и съешь его сырым — ты такая бледная!

Но Цветок Груши не соглашалась. Нет, она уже произнесла обет, и, быстро покачивая головой в сером капюшоне, она тихонько отводила руку старухи, говоря:

— Нет, ты сама должна его съесть, — тебе оно больше нужно, потому что я ем достаточно. А если бы и не ела, мне все равно нельзя, потому что я не могу нарушить обет!

Однако старуха на этом не успокоилась и сунула яйцо за пазуху Цветку Груши, там, где платье перекрещивалось у горла и поторопилась сесть в челнок и столкнуть его в воду, чтобы Цветок Груши не могла ее догнать, и отъехала довольная и улыбающаяся. А Цветок Груши через какие-нибудь полчаса отдавала яйцо умирающей с голода женщине, которая выбралась из воды и подошла к воротам храма. Это была мать, державшая своего заморыша у пустых сморщенных мешков кожи, которые были когда-то круглой и полной грудью, и, показывая на грудь, попросила милостыни у Цветка Груши, когда та подошла на ее едва слышный зов:

— Посмотри на мою грудь! Прежде она была круглая и полная, и этот ребенок был толст, как Будда.

И опустив глаза, она взглянула на умирающего ребенка, который все еще хватался губами за пустую грудь.

Тогда Цветок Груши достала из-за пазухи яйцо и отдала его женщине, радуясь, что может дать такую хорошую вещь.

И так Цветок Груши мирно прожила всю свою остальную жизнь, и Ван Тигр никогда больше ее не видел.